[MlOR OneString Fest]

Пост для ссылок на внелимитные исполнения (больше 300 слов).

@темы: Организация сообщества, Исполнили

Comments

[Гость]

VII тур.

Мерван/Флоран (Mozart l'Opera Rock). Мике и Фло разошлись, Мерван решил попытать счастье и построить отношения с Флораном. Мот принимает ухаживания. "Я научусь тебя любить, я научусь любить, но каждый день тебе я это буду говорить". 534 слова.

- Прости, но я ухожу, я не хочу больше, - спокойный голос Микеле теперь, казалось, въелся в кожу и никак не хотел отпускать Мота, приходя во снах, мешая адекватно воспринимать реальность, заставляя больше курить и, как сумасшедший, совершенно одержимый, писать музыку, писать тексты, писать, писать, писать... Не останавливаясь, выматываясь так, что хотелось только одного: умереть.
Поначалу Фло даже не понял, что случилось, почему дома нет вечно разбросанных вещей и фантиков, странных красок, кисточек и почему так пасмурно за окном? Он попытался это как-то исправить: перестал складывать вещи, стал есть конфеты и разбрасывать фантики, купил совершенно ненужные ему принадлежности для рисования и честно попытался рисовать, оставляя кисти, краски, листы бумаги, карандаши в самых неожиданных местах. Не получалось: за окном все равно было пасмурно, да и на душе не лучше.
А потом в дверь позвонил Мерван, и почему-то стало уже не так одиноко. Как будто ливень уменьшился, превратившись в тоскливый серый дождик, накрапывающий весь день. А потом, кажется, и вовсе пропал, оставив лишь тучи и пасмурное, предгрозовое небо.
Мерван приносил ему кофе. Фло улыбался и молча слушал об очередном концерте или глупой фанатке.
Мерван вытягивал его в парк по выходным. Фло пожимал плечами и брел рядом, задумчиво рассматривая деревья вокруг.
Мерван рассказывал очередные смешные случаи, забавные истории, новые анекдоты. Фло улыбался, одними губами, а в глазах была такая тоска, что хотелось выть и бить кулаками по стене.
Когда-то все это делал не Мерван, а Микеле и Фло оживленно обсуждал концерты и фанаток (они такие глупые, но это даже приятно!), увлеченно рассказывал о парках и деревьях (он ведь так много знал обо всем, умный рассудительный мальчик с хорошим образованием), радостно смеялся очередной шутке и был нереально, просто фантастически счастлив. Его глаза светились таким теплом, что окружающие нередко грелись, заглядывая в них, и улыбались в ответ.
Мерван был, в сущности, не плох. Даже хорош. Но от него не выглядывало из-за туч солнце и не бежали мурашки по коже.
- Люблю тебя, - хрипло выдыхал Мерван на пике наслаждения.
- Ты мне нравишься, - говорил Фло.
Солнце выглянуло лишь однажды, когда, напившись после концерта в Макале, Фло проснулся в одной постели с Микеле. В окно светило совершенно, непередаваемое яркое солнце и день начинался просто замечательно.
- Это ничего не значит, - спокойный голос Локонте вдребезги разбил все, во что Мот хотел бы поверить. - Я был просто пьян, и мне было все равно с кем проводить ночь. Прости.
Солнце продолжало светить весь день, напоминая Фло о том, что могло бы быть, но уже никогда не случится.
- Я люблю тебя, Фло, но отпущу, если захочешь. Только скажи - и я уйду.
- Я научусь, Мерван. Я смогу, слышишь? Только об одном прошу: пожалуйста, не отпускай меня. Что бы я ни говорил, что бы ни делал, не давай мне уйти, молю тебя. Я больше не выдержу, - горечь в голосе Мота была такой, что, казалось, лезвием проникала под кожу, заставляя стискивать зубы и кулаки, не давая нормально вдохнуть, мешая думать и заставляя сердце стучать с перебоями.
- Никогда больше, - тихо сказал ему подошедший сзади Рим, обнимая Фло и прижимая к себе, - никогда я не отпущу тебя. Ты - мой. Со всеми твоими страхами, комплексами, глупыми привычками, сигаретами и кофе. Понял? Мой. Ничей больше. Не отдам, никому. Никогда не отпущу.

[Гость]

VII тур.

Снейк/Солюс (Adam et Eve). Солюса изгнали. Снейк навещает его, не упуская возможности подколоть. "Что ты чувствуешь, потеряв всё?". Можно рейтинг. 572 слова.

Стены тюрьмы казались Солюсу раем по сравнению с теми местами, где ему приходилось скрываться теперь. Дикая и необузданная природа таила в себе много опасностей, к которым Солюс ещё не успел привыкнуть. Бывший когда-то властителем огромной державы, отныне он был вынужден скитаться по лесам и степям, проклиная своих солдат во главе с Адамом и жителей "другой стороны" во главе со Снейком. Они предали его, они все предали его! Солюс в остервенении ударил кулаком по стволу могучего дерева. Руку тут же пронзила острая боль, но Солюс почти не обратил на это внимания. Боль другая, душевная, разрывала его изнутри, бурлила, кипела, заставляя ненавидеть весь мир и проклинать в нём живущих. Жажда мести сменялась желанием умереть, но Солюс не был готов покончить с собой так просто.

К вечеру третьего дня, когда измождённый отсутствием нормальной воды и пищи организм начал подводить Солюса, среди чащи леса показалась фигура первого и пока единственного посетителя.
- Снейк... Что, пришёл насладиться своей победой? - тяжело выдохнул Солюс, не утруждая себя ненужным приветствием.
- А может, я просто соскучился? - просиял Снейк, хищно оскалился и окинул коротким взглядом прибежище изгнанника.
- Если бы ты соскучился, - прохрипел Солюс, - ты был бы здесь раньше.
- Твоя правда. - Снейк по-хозяйски уселся на бревно. - Но вижу, ты неплохо справляешься, - усмехнулся он, - раз до сих пор не сдох.
- Не дождёшься. Тебе не удастся запугать меня.
- Запугивание, - фыркнул Снейк, - это не мой метод. Мы оба и без того хорошо знаем, что ты не продержишься долго.
Из уст Снейка звучала истина, но Солюс не позволял себе это признавать.
- Скажи мне, Солюс, что ты чувствуешь, потеряв всё? Обиду, ненависть, злость? - Снейк рассмеялся, не дождавшись ответа, прочитав его в тёмных, усталых глазах. - Ты чертовски предсказуем, мой друг.
- Я тебе не друг, - огрызнулся Солюс, но тут же пожалел об этом, потому что Снейк грубо вцепился в его подбородок и резко потянул на себя, давая понять, кто здесь главный. Но бывший хозяин Эдена даже не сопротивлялся. Какой смысл сопротивляться тому, кто заведомо проворнее тебя и сильнее?
- Чего ещё ты хочешь? - тоскливо спросил Солюс. - Ты получил все богатства мира, всю власть, наказал большинство моих людей. Ты уже победитель, так чего же ещё тебе надо?
- Тебя, - хитро блеснув глазами, ответил Снейк. - Не люблю разбрасываться трофеями.
Трофей. Так вот, кто он теперь. Солюса передёрнуло от смысла услышанных слов. Снейк по-прежнему сжимал его подбородок и словно чего-то ждал. Но потом, решив, видимо, что трофеями следует обладать, он яростно впился губами в рот Солюса, раздвигая его губы языком, протискиваясь внутрь, целуя со злобой и ненавистью. Жёстко, напористо, кусая до крови, причиняя боль. Наконец оторвавшись от губ врага, Снейк слизнул выступившие капли крови и опрокинул жертву на землю. Полез руками под одежду, приспустил штаны, одним рывком сорвал с Солюса брюки.
- Нет... Нет, Снейк, не надо, не делай этого, - просил тот, отчаянно отбиваясь от Снейка, но счёт был не в его пользу.
Снейк вдавил Солюса в землю, навалился сверху, раздвигая сомкнутые колени, и, не слушая уже мольбы Солюса, овладел им.
Большего унижения Солюс не мог и представить. Вся его жизнь промчалась перед глазами, пока Снейк наносил удар за ударом, совершал толчок за толчком. Не прекращая, без остановки, без малейшего шанса хоть что-нибудь изменить. Солюс не помнил, что было дальше, но, когда он вновь распахнул глаза, о присутствии Снейка напоминали лишь примятая всюду трава, корзинка с водой и пищей и невыносимая, чудовищная боль, с новой силой затапливающая сознание.

[Гость]

VII тур.

Труппа Mozart l'Opera Rock. Расплачиваться песнями за проезд. 723 слова.

- Фло, ну давааай! - Микеле ощутимо толкает его локтем, но он лишь шипит и стоически держится.
- Фло, ну ты чего? - Микеле коварно меняет интонации на жалобно обиженные, и Флоран вздрагивает, но продолжает молчать, - Вон даже Мерван спел.
- Даже? - приподнимает бровь объект обсуждения, сидящий на соседнем ящике, и Микеле торопливо смолкает.
- Он не спел, - яростно шепчет Флоран, убедившись, что водитель их не слышит, - он "презентовал" пару песен из нового альбома, пообещал, что все остальные будут еще лучше, и продал водителю четыре диска "всего по 15 евро за штуку, зато с автографами исполнителя"!
- Чья это вообще была идея? - грустно тянет Маэва, но, наткнувшись на укоризненный взгляд, ойкает и замолкает.

Идея была Солаля. После того, как их, явно не рассчитанный на такую большую компанию, рыдван, в последний раз горестно чихнув, замер где-то среди бесконечных полей, стало ясно, что до ночи до города они не доберутся. Оптимистичные "меньше часа на машине, отдохнем, искупаемся и обратно" явно грозили растянуться до какой-то совершенно неприличной длинны и криков Дова в перспективе.
- Надо искать станцию, - радостно предложил Микеле, не спеша, однако, выбираться из машины наружу.
- У тебя сколько налички с собой? - скептическое уточнение Мервана заставило Локонте похлопать себя по карманам и, радостно просияв, внести новое предложение:
- Я скажу, что я знаменитый певец. И попрошу подвезти бесплатно.
- Окей, знаменитый певец, тогда с тебя поиск станции и билеты на всю компанию, - Мерван сел на траву, скрестив по-турецки ноги, и воззрился в небо, - Я, прости, не настолько знаменит.
- Надо ловить машину.
- Ты видишь здесь хоть каких-то других ненормальных, потащившихся этой дорогой, кроме нас? - на неожиданно подавшего голос Солаля обернулся не только Мерван, но и вся компания.
- Не видел бы - не предлагал бы, - Солаль пожал плечами, дернув головой в направлении маленького пылевого облачка, плавно трансформировавшегося в небольшой фермерский фургончик.

Через полминуты тихого разговора с водителем, Солаль, вернувшись к машине, выдернул свои вещи и махнул рукой:
- Пошли.
- Как ты с ним договорился, - первым, предсказуемо, не выдержал Микеле.
- Я сказал ему, что ты известный певец, - спокойный тон никак не вязался с расплывающейся на губах Лорана ухмылкой, - И он сказал, что это вполне подойдет. Видишь ли, он за рулем уже почти сутки, и ему надо банально не уснуть до города. Вот ты то его и отвлечешь.
- Я? - на лицо Микеле жалко смотреть и Маэва самоотверженно вздыхает, подхватывая его под локоть:
- Мы все петь будем. По очереди.
- Такого успеха в карьере ты еще точно не достигал, - слышится из-за спины ехидный голос Мервана, и Маэва строго хмурит брови, оборачиваясь:
- А начнем мы с тебя!

Песня Мервана, что-то из Битлз, исполненное Микеле, снова песня Мервана, тихий и лиричный голосок Маэвы, хоровое исполнение Penser Impossible в три голоса "семьей Моцартов". О том, что Фло молчит, они вспоминают не сразу.
- Да не буду я ничего петь, - чуть слышно шипит он, медленно заливаясь краской по самые уши, - что за глупость то?
- Ну Флоооо, - жалобно тянет Микеле, мгновенно обретая новую цель в поездке, - Я же сейчас L'assasymphonie спою. Вместо тебя. Так, что у тебя завянут уши и тебе станет стыдно.
- Пой, - одними губами отвечает Флоран и отворачивается, потирая горящие уши, стыдясь, что ввязался в эту авантюру, что ассоциируется сейчас с этими упрямцами... Что заартачился сперва, сконфузился, и не может теперь найти в себе сил согласиться.
- Ой, да мы приехали уже почти, - радостный возглас Маэвы выводит его из легкого оцепенения, - подождите, подождите, нам вот тот перекресток.
Они спрыгивают шумно и весело, Микеле бежит к водителю, чтобы бурно и витиевато того поблагодарить, что-то объясняет, кивает, размахивает руками, слушает... и вдруг заливается довольным смехом, откатываясь от двери и цепляясь за вовремя подвернувшегося Солаля.
- Что? - заинтриговано уточняет Маэва, подходя с другой стороны.
- Нам спасибо за концерт и удачи, - поднимает на нее честные глаза Локонте. "Да, именно из-за этого я так ржал. Не веришь? Докажи обратное."
Солаль, махнув рукой, отводит девушку в сторону, А Мике делает шаг к Фло, радостно шепча ему на ухо:
- Спасибо за концерт, удачи, и выздоровления вашему глухонемому другу.
От подзатыльника Микеланджело увернуться то ли не успевает, то ли не хочет, но Фло сам задерживает руку, не успев нанести удар, и просто легко треплет итальянца по голове, запуская пальцы в лохматые выжженные волосы.

[Гость]

VII тур.

Солаль/Мерван (Mozart l'Opera Rock). Разговор об их отношениях. "- У тебя семья, у меня семья... Лоран, это как-то неправильно. - А если жить правильно, то жизнь потеряет всякий смысл". 356 слов.

Разговор не клеился. С самого утра все пошло не так и сейчас, лежа в кровати, Мерван задумчиво созерцал потолок.
- Что-то ты сегодня задумчивый, - Со повернулся к нему, опираясь на локоть, - что-то случилось?
- Нет, ничего. Просто сегодня утром я понял, что вижу тебя чаще, чем своего сына.
- Ты против? Мне перестать приходить или ты сам перестанешь приезжать? - Солаль нашарил на тумбочке сигареты и теперь пытался вспомнить, куда он, собственно, дел зажигалку.
- Я не против. Был бы против - сказал бы уже, - Мерван пожал плечами, хотя лежа это выглядело достаточно странно.
- Тогда что? - зажигалка нашлась в пачке и Солаль отошел, чтобы не дымить на Мервана.
- У тебя семья, у меня семья... Лоран, это как-то неправильно.
- А если жить правильно, то жизнь потеряет всякий смысл, - спокойно заметил Моран, закуривая у окна.
- Знаешь, если бы мне кто-то ещё лет пять назад сказал, что я буду спать с мужчиной и из-за этого реже видеть собственного сына - я послал бы его куда подальше. А сейчас я понимаю, что это тоже нормально.
Солаль усмехнулся, медленно затягиваясь и с наслаждением выдыхая сладковатый дым.
- А я никогда бы не поверил, что буду курить ароматические сигареты, представляешь?
Мерван улыбнулся.
- Только ты можешь во время серьезного разговора с умным видом нести всякую чушь.
- Это не чушь! В них же никотина меньше, не накуриваюсь от одной, а две - уже больше, чем надо. Трагедия.
- Бросай курить, не надо будет мучиться выбором одна или две.
Лоран аккуратно затушил окурок в пепельнице. И повернулся к Мервану.
- Знаешь, а ведь это равносильно проигрышу: ты сдался и больше не можешь выбирать. Я не люблю проигрывать. Хочешь, я дам тебе уйти? Но ты должен решить сейчас, не думая, не ссылаясь на правильное и неправильное. Решить для себя: остаешься?
Мерван молча смотрел в глаза Со, даже не пытаясь разобраться в том хитросплетении чувств и эмоций, что сейчас бушевали в нем.
- Ты никогда не проигрываешь, Лоран, - наконец, тихо сказал он.
Солаль усмехнулся и вернулся в кровать.
- Я знаю. Если бы был шанс, что ты уйдешь - думаешь, я дал бы тебе выбор?

[Гость]

VII тур.

Солаль|/Мерван|/Ямин (Mozart L'Opera Rock) (РПС, РПФ)
Наутро после вчерашнего, делиться/вспоминать/слушать рассказы о собственных подвигах вчера. Остальная труппа немного в шоке. "Когда профи "на сцене", остальным лучше держаться в тенёчке". H! 610 слов

Сознание, как обычно в таких случаях, возвращалось рывками. Глаза открывались - тоже. Память возвращаться вообще отказывалась, и потому с третьей попытки Мерван все же смог поднять левое веко до приемлемой высоты, позволяющей обозревать соответствующим глазом окрестности, и попытался провести рекогносцировку.
После чего последовательно испытал крайнюю потребность закрыть глаз обратно, выпить, и сделать вид, что тело, которое здесь лежит - не его.
И тело, которое лежит на нем - тоже ему не знакомо.
- Ты чего пихаешься, животное? - поинтересовалось верхнее тело голосом Ямина, пресекая бесплодные попытки самовнушения на корню.
- У меня только один вопрос. Что здесь вообще происходит!? - сдался Мерван, решая, что в одиночку осознать что-либо не в состоянии и призывая "помощь зала".
- Мы лежим на диване, - рассудительно буркнул ему куда-то в плечо Ямин, очевидно тоже сейчас сражающийся со своими глазами и с организмом в целом за право им управлять.
- Голые!? - эти звуки должны были бы быть воплем, но даже хорошо поставленный, вышколенный голос Рима в это утро хозяина подвел.
- Это уже второй вопрос, - видимо разобравшись со своими глазами, Ямин попытался приподняться на руках и слезть с алжирца. Как и прежде, первая попытка успехом не увенчалась.
- Сними с меня свои лапы, животное, - убедительно попросил Ямин, обреченно падая обратно, куда-то между Мерваном и диваном, на котором они лежали.
- Я не животное! - довозмущаться Риму не дали, скептически поинтересовавшись:
- А почему тогда там шесть конечностей?
Мерван, холодея, оглядел шесть ступней, подпирающих дальний подлокотник дивана, на всякий случай пересчитал их еще раз, и, приложив титаническое усилие, сделал то, что пытался сделать с самого момента пробуждения. Открыл второй глаз. И посмотрел направо.
Справа, сонно уткнувшись в подушку, и обнимая одной рукой все скопление тел по соседству, лежал Солаль. Обремененный одеждой примерно в той же степени, что они с Ямином. То есть никак.
Таким воплями, как тот, что издал Мерван, можно поднимать войска на бой, отпугивать лернейских гидр и рушить скалы. Однако в это время и в этом месте он был бесславно потрачен впустую, всего лишь разбудив Солаля, что вряд ли считается среди воплей слишком уж героическим деянием.
- Вы чего шумите? - уточнил Лоран, предсказуемо не размыкая глаз, - И вы вообще кто?
- Т-твою мать, - хрипло пробормотал Рим, вздрагивая.
- и тебе привет, Мерв, - довольно ухмыльнулся Солаль, предпринимая вслед за предшественниками попытку разлепить веки. В отличие от них ему это удалось сделать очень быстро.
- Неплохо мы вчера, похоже, отметили, а? - Лоран общую оценку событий смог провести очень быстро, и медленно выпутав ноги из переплетения чужих конечностей и простыней уже потянулся было за одеждой, когда в дверь торопливо забарабанили.
- Ребят, что тут у вас случилось, вы так крича... - Микеле, как всегда торопливо влетающий, не дожидаясь разрешения, споткнулся на довольно ровном полу и замер, растерянно и лихорадочно сглатывая.
- Локонтеее, - любимое и тщательно лелеемое ехидство Мервана проснулось в организме одним из последних, но его пробуждению он был как никогда рад, - Заходи, присоединяйся. У нас тут тройничок, и нам как раз не хватает...
Остальное договаривать в пустоту смысла не было, так как Микеле, не меняя остекленевшего выражения глаз, вылетел из комнаты с той же скоростью, что и влетел. А с его скоростью передвижения сравниться всегда было сложновато.
- Ты представляешь, КАКИЕ слухи теперь пойдут о нас в труппе, - довольно интересуется справа Солаль, а слева просто согласно фыркают.
Всего через несколько секунд все трое давятся не просто смехом, каким-то сумасшедшим гоготом, довольно толкая друг друга куда придется.
- Но если меня будут спрашивать, что я делал голым в одной постели с двумя мужиками, я отвечу - ржал, - выдыхает Мерван после того, как их немного отпускает, и Солаль с Ямином синхронно кивают, каждый со своей стороны.

[Гость]

VII тур

Gringoire (Notre Dame de Paris)| Mozart (Mozart L`opera Rock) кроссовер. Моцарт попадает на улицы Парижа, Гренгуар ему показывает их

Уютный, но на редкость грязный дворик был залит последними лучами заходящего солнца. Сборище облезлых котов всех мастей, довольно щурясь, теснилось на нагретом за день карнизе, являя собой благодарную, а главное молчаливую публику для одного шумного человека.
- Мелькнул в толпе прекрасный ангел. Всю ночь я шел за ним, но он исчез! - вдохновенно вещал он - Париж, о, город мой, я навеееки твоооооой!
Лирическое отступление бродячего поэта улиц Пьера Гренгуара было грубо прервано: какой-то коротышка в смешком красном камзоле с силой дернул француза за пестревший латками рукав плаща.
- Мейн.. Мсье! Я должен до... добежать на - пришелец сверился с бумагой - на... Гре-вс-ку-ю площадь... скоро... это на Ситэ через мост потом прямо, там увидишь не...- он запнулся пытаясь разобрать бисерный почерк, сбиваясь на немецкий - не заблудись, растяпа! Простить меня, это не вам. Гревская площать! Я кажется свернул не туда. Вы мне поможете?
Вслушавшись в мусор слов, произнесенных коротышкой в рекордные сроки, Пьер ухмыльнулся: - Инострааанец, значит. Из какой-нибудь невежественной Пруссии... конечно, кто еще мог исковеркать столь божественную речь! В кудрявой голове моментально созрел план как обеспечить себе сытный ужин.
- О! Париж, коварен с приезжими, монсеньер! Бродить по его улицам в одиночку весьма небезопасно. Я с радостью провожу вас.... всего за пару экю, монсеньор, и город заодно покажу.
- Я-я... да, с радостью! - закивал коротышка, улыбаясь почти до ушей - Плачу на Гревской площати! Деньги там, - он махнул рукой в предполагаемую сторону, стоило Гренгуару протянуть наспех обтертую о штаны ладонь. - Идти!
- Ваш французский божественен, как я погляжу, монсеньор! - всплеснул руками Пьер и добавил в сторону - Деревенщина.
- Как вы сказали? Де-ре-вен-щина? - к досаде француза у приезжего оказался весьма острый слух.
- О, это комплимент мсье! - широко вышагивая по мостовой, заверил поэт - Посмотрите направо, сей образец тяжелого труда был возведен на средства честнейшего судьи! По высоте часовни вполне судить возможно о тяжести его грехов. Здесь мы свернем, не оступитесь, тут канава.
Едва не вляпавшись носом туфли в зловонные помои, коротышка фыркнул, но тут же продолжил с интересом глазеть по сторонам, особо не обращая внимания на красноречие провожатого.
- А здесь, харчевня "Золотая бочка" и смею вас заверить, что бочка может быть и золотая, а льется из нее... ДО БЕЗОБРАЗИЯ РАЗБАВЛЕННАЯ БРАГА! - нарочито громко закончил Пьер, завидев на ступеньках щербатого рябого трактирщика, поправляющего вывеску. - И коль вам дорог ваш карман... а так же голова, то лучше обходить сию клоаку сто...
- Нам сюда? - бесцеремонно перебил коротышка, указывая пальцем на небольшую темную улочку, показавшуюся впереди.
- Нет, нам направо! - отозвался француз и проворчал - Вот заплатишь мне, и радуй местных душегубов своим визитом в тот квартал.
Сумерки стремительно заволокли парижские улочки, и, миновав еще пару улиц, Гренгуар остановился. Коротышка, едва поспевавший за ним, Тяжело дыша, привалился к стене величественного здания и поэт не преминул блеснуть красноречием.
- А вашим... задом подпираем храм наук. Славный Колеж Торши, что знаменит девизом и латынью... а так же тем, что здесь не подают, зато нотацией накормят непременно. Отсюда до моста Менял недалеко. И вот еще - он наклонился, переходя на доверительный тон, - от этой вот харчевни в двух кварталах "Le Val d'Amour" - наш храм искусств! Обитель муз прекрасных, нимф трепетных святилище. Советую сходить, мой друг, не пожалеешь.
- Le Val d'Amour...- восторженно прошептал коротышка. - Я запомню.
Оказавшись на Гревской площади, Гренгуар весьма довольный собой протянул было ладонь за вознаграждением, но не успел он открыть рот, как приезжий радостно ткнул пальцем в башенку Собора Богоматери и заверещал:
- Туда! Мне его...искал!
- О! Нотр-Дам, отец соборов наших. - Пьер поспешил за стремительно удаляющимся красным камзолом, недовольно бурча под нос - Сперва - плати, потом - любуйся сколько влезет...
Да стой, приятель! Закрыты-то ворота... столкнешься с Квазимодо - от страха околеешь!
Добравшись до паперти коротышка остановился, задумчиво оглядываясь.
- Доволен? Два экю! Да два надбавь за честность.
Приезжий принялся шарить по карманам, в которых что-то звенело, к радости поэта, как вдруг бесшумно приоткрылась калитка, выпуская высокую фигуру в черном плаще. Лицо было скрыто капюшоном, но Гренгуар отлично знал что это настоятель Фролло - больше некому было покидать Нотр-Дам в такой час. Памятуя последний нелицеприятный разговор об авторстве бранных фраз на латыни, не так давно украшавших одну из наружных стен храма господнего, поэт попятился, сочтя лучшим раствориться в ночи, плевав на вознаграждение.
Француз не слышал, как фигура негромко отчитывала коротышку на немецком, ласково укрыв полой плаща.

[Гость]

VII тур.

Род/Себастьян (Les amants de la Bastille). Род приходит на спектакль Дракулы, и Себ от волнения валит ноту. Переживания и утешения после спектакля. 461 слово.

В зале, полном людей, нелегко заметить одного-единственного человека, но Себ разглядел Рода практически сразу. Ажюс привык выступать на публику, даже на камеру, однако присутствие Рода выбило Себа из колеи. Ему казалось, что он несёт чепуху, перевирает давно заученные реплики, путает строчки, но это было пустяком по сравнению с тем, что он завалил ноту. Не вытянул, не смог, не спел так, как требовалось. Естественно, Род слышал это, и теперь Себу отчаянно хотелось провалиться под землю.
Когда спектакль закончился, а последние зрители покинули зал, Ажюс предпочёл скрыться в гримёрке, чтобы только не видеть насмешек товарищей по сцене и не становиться объектом сочувствия и жалости. Себ сидел так до тех пор, пока в дверь гримёрки не постучали.
- Можно? - в дверной проём протиснулся Род со стопкой бумаг в руках.
- Нельзя. Уходи, - нахмурился Себ. - Тебе нельзя здесь находиться.
- Можно, - улыбнулся Жануа. - У меня есть разрешение.
- Зачем ты пришёл?
- Поздравить тебя с успехом.
- Успехом? Ты издеваешься?
- И не думал.
- Я завалил ноту.
- Ерунда. Со всеми случается.
- Не со всеми. Не тогда, когда...
- ...когда ты волнуешься, заметив в зале того, кого заметить не ожидал, - закончил фразу Род.
- Примерно так.
- Всё нормально. - Жануа ласково заглянул Себу в глаза. - Я просто хотел увидеть тебя. И мне совершенно неважно, взял ты ноту или не взял.
- Честно?
- Конечно. - Род присел рядом с Себом, обнял его и легко поцеловал в шею. - Теперь тебе лучше?
- Гораздо, - с улыбкой ответил Ажюс. - Что это там у тебя? - заинтересовался он вдруг бумагами, которые Род по-прежнему держал в руках.
- Песни из нового мюзикла. Не желаешь взглянуть?
- А ты предлагаешь?
- А зачем бы я тогда их принёс?
Ажюс принялся изучать распечатки, задержал внимание на некоторых из них.
- Мне нравится.
- Хочешь? - подмигнул ему Род.
- Ты же несерьёзно. - Себ попытался найти подвох, но подвоха не находилось. - Что, всё-таки серьёзно? И ты ещё спрашиваешь, хочу ли я?
- Значит, я могу сказать Дову, что ты согласен?
- Конечно, согласен, это же... - Ажюс радостно вцепился в один из листков, от нехватки слов активно жестикулируя.
- ...будет нашей песней, - закивал Род. - А сейчас собирайся, нам надо это отпраздновать. И, - он выдержал паузу, - начинать репетировать.
- Намёк понял, - полез обниматься Себ. - Две минуты, я буду готов через две минуты.
- Можешь не торопиться, я подожду, - Жануа устроился поудобнее, подтверждая свои слова. - Только не забудь смысть грим. Иначе нас неверно поймут.
- Скорее наоборот, поймут верно.
- Но рано. - Они оба рассмеялись. - Иди уже, а я пока позвоню Дову, обрадую его новостью.
Себ побежал собираться, Род потянулся за телефоном, и уже ничто не могло омрачить этот вечер.

[Гость]

VII тур.

Фло/Микеле (Mozart l'Opera Rock). Готовить домашние спагетти, H+ 553 слова

Идя по рынку с забитым до отказа рюкзаком на плечах, с овощами, сырами и специями, Микеле что-то жизнерадостно насвистывал и то и дело подпрыгивал на месте, подмигивая идущему рядом Фло.
- Что придумал на этот раз? – перебирая в памяти все купленное, ты с опаской посматривал на итальянца, выбирающего помидоры, - духовку не отмыли еще, с прошлого раза. Что там у нас было? Пирог с рыбой?
- Всего лишь не отмылась форма.
- Да?
- Спагетти, не паникуй, - Микеле обнюхивает какое-то бело-серое растение и удовлетворенно чихнув, покупает пару штук.
- Так их же у нас нет!
- Я их сам сделаю! – итальянец победоносно машет перед твоим носом пакетом с мукой и яйцами, точно знаменем, при этом разбивая пару штук, друг о дружку от резкого рывка, и улыбается так, что тебе становиться наплевать, на то, что он обязательно испачкает в муке себя, тебя, холодильник и пол. Пусть пачкает и улыбается. Все лишнее с него ты слижешь чуть позже, при свечах. Традиция. Ужин в постель так сказать.

***
- А сейчас, что ты делаешь?
Микеле вытанцовывает возле булькающих в маленьком ковшике овощей в каком-то там супер-пупер соусе, по рецепту мадам Локонте, который ты любишь заранее. Мама, она плохого не посоветует. Вытирает пальцами щеку, оставляя на ней алый след от томатной пасты и муки, лезет на самую верхнюю полку, подпрыгивая на месте, в попытке достать оттуда что-то очень нужное.
- Месить тесто буду. Потом раскатывать и резать. А что?
- Ничего, - прикурив, ты высовываешься из окна и смотришь на своего итальянца, кулинарничаающего на вашей кухне. Белая занавеска трепыхается на влетевшем, в разогретую от жара плиты комнату, ветру и закрывает тебе обзор.
Микеле высыпает на стол горсть белой крупы, разбивает над ней, сделав в мучном вулкане углубление пальцами, яйца и начинает все это перемешивать. И это сущее издевательство.
- Я не могу на это смотреть, - ты подходишь сзади, обнимаешь и со стоном утыкаешься в его плечо, - ладно еще я завожусь, когда ты играешь на гитаре, но тут!
- Готовка самое эротичное занятие в мире!
- Я запрещаю его тебе, - ты целуешь его в изгиб шеи, в мочку уха, прикусывая, и слушаешь учащающееся дыхание.
- Вообще-то я закончить хочу, - Микеле тянется за ножом, что бы порезать грибы для соуса.
- Я тоже.
Ты уводишь его в комнату.

***
- В этот раз ты даже не забыл выключить плиту.
- Соус не пригорел, тесто подсохло до нужной кондиции, лук порезан, я счастлив. Можно продолжать, - Микеле целует тебя в нос, смеется и достает с верхней полки крайнего ящика непонятный, цилиндрической формы предмет.
- Откуда это у меня в доме?
- Я купил, - он пыхтит, посыпает мукой толстенький теста блинчик и проводит по нему деревянной штукой странной наружности. Его пальцы касаются податливого теста, «катаются» по деревяшке, толкая ее туда-сюда, все перепачканные в соусе. Микеле, точно издеваясь, каждые пять минут их облизывает. Ты понимаешь, что спагетти приготовятся только к утру, если ты сейчас же не возьмешь себя в руки и не сходишь в душ. Ледяной!

***
- Я не хочу есть, - ты закидываешь руку за голову и затягиваешься, Микеле перекатывается к тебе под бок и тянет одеяло на себя.
- Угу.
- Их же можно оставить до завтра, не испортятся?
- У-у.
- Здорово! Люблю спагетти, - ты тушишь окурок о пепельницу и покрепче обнимаешь своего кулинара, прижимая к себе, - почаще их готовь.

[Гость]

VII тур

Флоран/Микеланджело (Mozart l'Opera Rock). Сенсорная депривация – завязанные глаза, возможны скованные руки. Акцент на кинестетических ощущениях.

Раунд первый
…и он оглох. Абсолютно. Через плотные затычки не проникало ни звука, и Флоран слабо всхлипнул, когда понял, что из чувств остались только обоняние и осязание.
Резкая боль обожгла плечо. Флоран отшатнулся, но тут же выпрямился, склоняя голову. Он провинился, и Мастер справедливо наказал его.

Подчинение. Такое сладкое слово – Флоран шепнул бы его, облизал бы им губы, если бы гладкий кляп нежно, но надежно не затыкал рот. Он не мог говорить, не мог видеть, не мог слышать. Все чувства трансформировались в кожу, расплескались по ней; он напрягся, не понимая, как теперь он будет исполнять волю Мастера.

Сосков коснулся холод. Ветер? Лед?
Слюна.
Флоран невысказано охнул, затрясся с бешенной силой – Мастер облизывал его соски.
Его. Мастер. Облизывал. Его. Соски.
Он одной только мысли подкашивались ноги. Тело, острое для прикосновений, почти горело от медленных, тягуче-мокрых движений губ и языка. Рецепторы кожи, столь маленькие, невидимые, воспринимали пространство с утроенной силой. Тело зудело, кричало, умоляло прекратить и продолжать эту пытку-удовольствие.

Мягкие волосы гладили грудь при каждом касании. В нос ударной волной бил мускусный аромат Мастера, смешанный из пота, собственного запаха и совсем чуть-чуть парфюма. Этот запах был чем-то далеким, давно забытым, прошлым – слабое-слабое напоминание, что ты еще человек.

Он не сразу понял, что язык исчез. И тепло, даваемое Мастером, ушло. Флоран в панике замотал головой.
"Где ты? Прошу тебя, отзовись, мне страшно, ты нужен, где ты?!"

Тишина. Темно и бесшумно. Флоран крепче обхватил полу-онемевшими пальцами шест, к которому спиной был прикован. Горячий металл и гладкий паркет под стопами привели в чувство. Флоран тряхнул головой.
"Я все еще здесь. И я все еще я"

Микеле смотрел на него. Он застыл всего в шаге, с упоением разглядывая, как мечется в испуге его раб. Раздетый, со связанными руками, слепой и глухой, тыкающийся во все стороны, трясущийся от страха и возбуждения – о, его раб был красив. Микеланджело видел, как напрягается шея, не имея возможности вытолкнуть стоны, как вздымается грудь от сбитого дыхания, как дрожат колени.
Мышка. Раб – его мышка, и он (кошка) был готов снова выпустить свои когти.

Раунд второй
…Все началось со случайно оброненного: "Я не свободен, Микеле; я заперт в каких-то глупых предрассудках, чьих-то навязанных правилах; я, кажется, не живу по-настоящему…"
Немного виски, двойная порция усталости, щепотка откровений, и вот уже с губ срывается:
- Я могу помочь.
И в ответном взгляде читает он только одно шальное: "Согласен".

В их первый раз Флоран нервно рассмеялся, когда увидел на шелковой белой простыни подготовленные девайсы. Аккуратно разложенные в стогом порядке. Черный латекс блестел, играл на свету, что Флоран не удержался и взял в руки тонкий хлыст.
- Положи! – грозный окрик тут же заставил замереть. – Я сразу предупреждаю: ничего без моего разрешения не трогать. Ты подчиняешься только моим приказам.
Микеле был серьезен, и Флоран не мог ему перечить.
Сессия начиналась.

Сценарий никогда не менялся.
Сначала его лишали зрения. Флоран привыкал, жадно вслушиваясь в малейший шорох. Мастер идет? Мастер стоит? Что это – скрипнула половица? Любой звук превращался в громогласный и считывался всеми чувствами.

После заклепывался рот. Разрешалось только глотать, но ни стон, ни мычание, никаких задушенных просьб – хлыст умел быть убедительным.

Самое тяжелое – слух. Погружение в глухоту вынуждало паниковать, первобытный страх мешал сосредоточиться; понадобилось несколько месяцев прежде, чем Флоран научился справляться.
И награда не заставила себя ждать.

Раунд третий
Когда Мастер начал обертывание, Флоран расслабился по максимуму. Самое главное сейчас – показать, что ты готов на все. Что идешь до конца. Свобода была почти осязаема: протяни руку, и ты коснешься её. Но Флоран не мог протянуть руки, они связаны, он их не чувствует почти, поэтому единственный выход – впустить свободу в себя, пропустить её через плоть, вырваться из физических оков.

Самая сложная часть, но Микеле терпелив и нежен. Он тщательно обматывал каждый участок кожи, следя за тем, чтобы не пережать и не причинить вред. Это – запрет. Раб доверяет ему, подчиняется безоговорочно; "бери меня, твори со мной", кричит каждый его вздох.

- Еще немного, - прошептал Микеле, проводя рукой по бедру, закрытым полиэтиленом. – Раскройся, и ты освободишься.

Он отошел назад и окинул взглядом результат своих действий. Абсолютно беспомощный раб, прикованный больше грузом собственных проблем, чем наручниками к шесту, растерянный и зависящий от него.
Микеле был его глазами. Микеле бы его ушами. Микеле был его кожей.
Микеле был его богом.

Флоран потерялся окончательно. Он не чувствовал уже ничего, теперь действительно он был никем. У него не было имени, он не знал свой возраст, он не помнил, зачем и кем рожден.
Все онемело. Не было сил потереть руки – не было даже такой мысли.
Билось сердце. Флоран считал удары.
Сколько времени прошло? Час? Два? Может, времени не существует? А может…, он уже мертв?
"Мастер, Хозяин, ты здесь?"
Осталось только одно ощущение: ничто.

Оставалось только одно – дойти до конца.
Микеле опустился на колени и глубоко взял его член в рот – единственно открытый участок тела.
Раб дернулся. Судорога пронзила его тело. Грудная клетка заходила в частом дыхании, мышцы напряглись – раб выгнулся, не сдерживаясь.

Микеле остановился. Провел ласково языком по головке. Поцеловал покрасневшую кожу.
"Я рядом", заговорил он руками, массируя член, "я бы не посмел уйти".

Он ждал, когда раб успокоится. Они уже были у финала, остался лишь шаг. Микеле вновь обхватил губами член, действуя уже медленнее и осторожнее.
"Давай, давай. Я помогаю"

Флоран закричал. Из горла не вырывалось ни звука – закричала его душа. Она уходила из тела, молниеносно, почти не ощутимо. Флоран не успевал зацепить этот момент: вот он еще держится на каких-то обрывках мыслей, даже фраз, но миг – и он рассыпается на миллионы частей, раскрашивается на молекулы, атомы и выходит за грань.

Его больше нет.

Финал
С шеста Флоран буквально падает, и под его тяжестью Микеле прогибается, но из рук не выпускает. Дотаскивает любовника до кровати и принимается растирать затекшие конечности. Очень нежно, едва касаясь.

Флоран все еще там. С глаз пока не снята повязка, но затычки и кляп давно убраны на место. Дыхание восстанавливается, пульс утихает.
Сердце бьется почти ровно.

- Спасибо, что после ты всегда со мной, - наконец, произносит Флоран, и голос его сухой и хриплый, как наждачкой проезжается по слуху Микеле. – Спасибо, что не бросаешь.

Флоран знает, что бросить его Микеле не может ни при каком случае – Флоран умер бы после таких перегрузок, если бы остался в одиночестве. Он так же знает, что помощь в реабилитации – одна из задач Мастера. Знает, но неизменно благодарит, будто иной смысл вкладывает в слова.

И каждый раз ответная реакция одинакова – у Микеле дрожат губы, он едва удерживает слезы. Он жмется к Флорану, кладет голову на плечо, обхватывает поперек груди, обвивается вокруг него крепко. Микеланджело становится уязвимее в разы – где же властный голос и твердая рука?

Они меняются ролями. Теперь Флоран доминирует, Флоран его защищает.

…До следующей сессии и неизменного: "Ты подчиняешься только моим приказам".

[Гость]

VII тур.

Моцарт|Сальери (Mozart l'Opera Rock) Вольфганг вместе с Антонио, прикладывая титанические усилия, пытаются передвинуть фортепьяно в другое место. H!, 1073 слова

- Сальери, зачем вам это понадобилось? – поинтересовался Моцарт, проводя пальцем по черному лаковому боку фортепиано. Посмотрел с любопытством на тонкий слой пыли, покрывший палец, и сдул её в сторону чёрного камзола и его обладателя.
- На этой половине кабинета слишком темно, - пояснил Сальери, осматривая громоздкий инструмент. – Да и камин непозволительно близко. Я думаю, что напротив окна оно бы лучше смотрелось.
- Так в чём же проблема, мой друг?
Сальери попробовал сдвинуть фортепиано и вскоре отступил за тщетностью попыток – музыкальный агрегат монолитно стоял, гордо сверкая лакированными гранями.
- Проблема в том, Моцарт, что все слуги в данный момент заняты подготовкой к приёму, устраиваемого моей женой. И на который, кстати, мы с вами должны успеть. А передвинуть инструмент надо сегодня.
Моцарт скептически посмотрел на собеседника и уже открыл рот, но Сальери опередил его:
- …потому что я пообещал Терезии сделать это ещё вчера.
Моцарт сочувственно кивнул, сражённый силой аргумента:
- Да, гнев жены – это воистину страшно.
Сальери сдержал нервный смешок и снова стал примериваться к гладким бокам фортепиано.
- Хотя, возможно, вам не понять.
- О нет, я вас прекрасно понимаю, - проникновенно заверил Сальери Моцарт и решительно закатал рукава.
***
- Сальери, возьмите чуть левее. Ещё полфута – и угол фортепиано встретится с тем высоким растением. Вы же не хотите получить буквальное воплощение «рояля в кустах»?..
- Это драцена, Моцарт. Опустите свой угол, отдохнём.
Они одновременно выпрямились, вытирая лоб и тяжело опираясь на фортепиано. Сальери улыбнулся, глядя, как красный, вспотевший Моцарт снимает с себя камзол, небрежно бросая его на кресло.
- Зря вы это сделали, он прекрасно гармонировал с цветом вашего лица.
Моцарт с досадой махнул рукой, снова подходя к инструменту.
***
- Поздравляю вас.
- С чем, Сальери?
- Вы разбили неубиваемую вазу. Она слетала с полки столько раз, сколько у меня детей, но её всегда успевали ловить в последний момент. Вы сумели нарушить семейную традицию.
- Простите.
- Не берите в голову, - Сальери подошёл к окну, наслаждаясь идущей из него прохладой. – Давайте просто побыстрее покончим с этим.
На этот раз фортепиано сдвинулось едва ли на дюйм – почти сразу со стороны Моцарта донёсся раздражённый вздох, и инструмент тяжело опустился на ковёр, натужно заскрипев.
- Нет, не могу!
- Моцарт, я ценю вашу бескорыстную помощь, но надо всё-таки доделать начатое. Да и потом – перемещение тяжёлых предметов не должно пугать мужчину.
- Вы несправедливы ко мне, Сальери. Мне давно не доводилось держать в руках что-то тяжелее скрипки, - произнёс Моцарт, рассматривая покрасневшие пальцы, пока Сальери переводил дух. – Кстати, ещё один фут – и удерживать скрипку на моём плече этим вечером придётся вам. Не хотелось бы расстраивать несравненную Терезию.
- Боюсь, ещё одна любимая ваза моей жены – и играть вам для неё уже не придётся.
Моцарт взглянул на улыбающегося Сальери и покачал головой, смешно передёрнув плечами.
- Если вы так не верите в мои силы, следующий фут кабинета я полностью предоставляю вам!
Шутливый полупоклон встретился с укоризненным смешком, и путешествие фортепиано продолжилось.
- Мне кажется, ваш инструмент живой, - пропыхтел Моцарт, силясь вытащить из-под ножки носок туфли. – Ни разу не встречал столь злобно настроенное фортепиано.
- Вам виднее, в последний раз по дружбе настраивали его вы.
Моцарт поднял голову, увидел ухмылку на лице Сальери и фыркнул.
- И к слову о «злобно настроенных»… - Сальери сел на крышку объекта их мучений и стал растирать уставшие руки. – Я тут вспомнил забавный случай. Не так давно мы с Микаэлем… Майклом Келли - пояснил Сальери, встретив недоумённый взгляд Моцарта. - Так вот, мы однажды вечером сидели на берегу Дуная, я показывал ему наброски к «Тарар» и пел одну из арий. Тут я заметил, что он взглянул на реку, и глаза у него вдруг расширились. Я медленно повернул голову и увидел, что по чёрной глади к нам плыл огромный кабан. Явственно не с дружелюбными намерениями. Мы с Майклом не сговариваясь, понеслись изо всех сил в сторону недалеко стоящего от берега кабаре. Довольно досадно вышло – и вино, и партитуры остались на берегу. Славное вино было, жаль, что досталось кабану.
Моцарт хохотал в полный голос, вытирая слёзы с глаз и стуча кулаком по гулкому верху фортепиано.
- Не отбейте себе руку! – заботливо посоветовал Сальери. – Нам осталось ещё полкабинета.
***
Молчанием путь фортепиано сопровождался недолго – Моцарт вскоре нахмурился и знакомое Сальери упрямое выражение появилось на его лице.
- Я хочу услышать, как вы поёте, Сальери.
Тот покачал головой.
- В другой раз.
- Но обещаете?
- Обещаю.
Моцарт кивнул, снова сосредотачиваясь на поставленной перед ними задаче.
***
Последние несколько футов были преодолены с огромным трудом, но фортепиано наконец встало у стены, издав напоследок чуть слышный мелодичный стон. Сальери в задумчивости почесал заросший подбородок.
- Ну вот и всё. Хотя стойте, Моцарт. Давайте сдвинем его вправо, чтобы свет из окна лучше падал.
Моцарт что-то проворчал себе под нос, снова берясь за отполированные до блеска грани.
- Подтолкните-ка его сюда.
- Антонио, осторожно!
Несколько событий произошли одновременно: раздался грохот, у фортепиано отскочила ножка, а Сальери вскрикнул и схватился за ладонь правой руки. Моцарт кинулся к Сальери, который, хмурясь от боли, ощупывал руку.
- Жаль, - сквозь зубы пробормотал он. – Зря тащили.
- Да чёрт с ним, с фортепиано! Как ваша рука?
Беспокойство Моцарта читалось во всем: во встревоженном взгляде, в напряжённой позе, в сжимающих судорожно манжеты рубашки Сальери пальцах. Его лицо было так близко, что Сальери опешил, забыв сострить про вырвавшееся нечаянно имя.
- Да что с вами? Я всего лишь прищемил пальцы, не стоит так переживать.
Лицо Моцарта оставалось грустным.
- Но вы теперь не сможете сегодня сыграть на фортепиано.
- Сыграть я не смогу уже по нескольким причинам, главной из которых является поломка самого инструмента. – Сальери бережно, но твёрдо отцепил пальцы Моцарта от манжет. - С рукой всё будет хорошо, не беспокойтесь…Вольфганг.
Брови Моцарта дёрнулись вверх, и он застыл, покачиваясь с пятки на носок и едва заметно двигая губами - словно пробуя звуки своего имени на вкус. В атмосфере что-то неуловимо изменилось, будто прозаичное перетаскивание фортепиано разломало сам миропорядок этого кабинета, в котором каждый предмет стоял на раз и навсегда определённом для него месте. Связи между вещами перепутались, сплелись в клубок и укоряющим отблеском свечи отразились на осколках вазы. Даже отношения хрупкой дружбы были будто перекроены и сшиты заново нитками другого цвета.
Наконец Моцарт очнулся, неловким жестом снова протягивая руку и дотрагиваясь до пальцев Сальери, лежащих на крышке фортепиано.
- Зато теперь вы сможете спеть, - сказал он, глядя как-то странно исподлобья.
Сальери с притворной грустью вздохнул, ощущая себя немного не в своей тарелке. Желание шутить исчезло, но множество непонятных чувств и эмоций обрушилось на него взамен, и губы Сальери сами произнесли:
- Только для вас, Вольфганг.

[Гость]

VII тур.

Род/(|)Себ/(|)Наталья (1789, Les Amants De La Bastille). Делиться друг с другом историями из личной жизни. "Всё тайное становится явным". 1976 слов.

- Понимаешь, Нат, он странный какой-то. Иногда кажется, что я ему и не нужен вовсе: он пьет с Матье, тусуется с Довом, постоянно занят своей гитарой… А я так, второстепенный. А иногда кажется, что я нужен ему больше всего, и вот эти все пьянки и тусовки только для того, чтобы сделать меня менее нужным. Вот. Прости, что так путанно, но я пока не могу по-другому, слишком сложно все.
- Да ничего. Ты говори, говори. Надо ж хоть иногда высказываться и не держать в себе, а то совсем свихнуться можно, - задумчиво сказала Наталья, вгрызаясь в очередное яблоко. – Ненавижу диеты, знаешь?
- Представляю, - улыбнулся Себ, - да что тут говорить-то? Я привык к нему, наверное. Ну или… Я не знаю, честно. Просто без него мне уже грустно и как-то не так, такое ощущение, что чего-то не хватает. Ну или кого-то. Надо чтобы он хотя бы был в поле зрения, посмотреть, даже мельком, и все, снова все хорошо и правильно. А он то занят, то пропадает где-то. А теперь вообще психует что-то, я даже подходить боюсь.
- Знаешь, как это называется, Себ? – Наталья наконец-то расправилась с яблоком и прицельно метнула огрызок в урну. - Влюбился!
- А я и не спорю. Вот только я ему не надо. Мы даже целовались уже, представляешь? Я ещё хочу. И не только целоваться, я большего хочу!
Ажюс медленно водил ложкой по пене на кофе.
- Так, ты или кофе пей, или не издевайся над пенкой и отдай мне. А Род… Не знаю я, странный он какой-то в последнее время. – Наталья задумчиво придвинула к себе кофе Себа. – Надо будет с ним поговорить, спросить, что случилось. Может, помочь чем-то надо. Что мы, не друзья что ли?
Себ только вздохнул, кажется, даже не осознав, что его лишили кофе и продолжить задумчиво водить ложечкой уже по столу.
- И вообще, ну-ка давай поподробнее, когда это вы успели уже с Родом?
- Да было пару раз. В первый раз случайно, после какой-то из репетиций у Дова. Все разошлись, а я решил посидеть ещё. Как раз приехал только вечером, пол ночи в автобусе, пол ночи поспал и сразу к Дову, репетировать. Сонный был, ещё и текст путал. Шел с бумагами, читал на ходу, не заметил, что там Род ноги выставил и тоже читает что-то. Ну и свалился почти на него. А потом… Сам не знаю как, но через пару секунд осознал, что я его целую. Не в воображении, как всегда, а вполне реально! И он отвечает. Причем активно так отвечает, перехватил инициативу, под майку полез. Я уже хоть прямо там готов был… Но мы услышали шаги и как-то синхронно отскочили. Потом уже не случайно, уже целенаправленно. Я думал, он перестанет со мной общаться после этого, а он нет, продолжал, даже опекал все так же. Ну я и не выдержал через неделю. Подождал, пока все разойдутся, специально задержался, подошел и поцеловал опять. Уже целенаправленно, уже всерьез. И понимаешь, он мне опять ответил! Не отстранился, не послал куда подальше, ответил! Ну, у меня крышу немного и сорвало. Я сам к нему под майку полез, а потом… Дальше полез. Чуть-чуть. В общем, зря я это сделал, наверное. Нам тогда опять помешали, и мы быстро разъехались по домам. И вот он с тех пор вечно занят и не остается со мной наедине. Наверное, боится, что я опять приставать начну, а обижать не хочет. Я не знаю, что мне делать, правда.
Наталья задумчиво допивала кофе, думая, как мало она, в сущности, знает о людях, с которыми ей предстоит провести следующие года 2.
***
- Я не знаю, Нат. Он… Ох, даже не знаю как сказать-то.
- Скажи честно, это обычно лучший выход.
- Честно… Честно я могу сказать только за себя.
- А за других мне и не надо. Вот скажи мне, 1 ассоциация, не думая: что он для тебя?
- Жизнь.
- Глобально… Род, расскажи мне, а? Вот просто расскажи, я послушаю и мы решим, что делать дальше. Не держи в себе, ты только хуже делаешь. Тебя уже вся труппа боится, Матье не хочет никуда ехать, потому что понимает, что опять надо будет с тобой пить, а он не может больше. Ну расскажи мне, Род, что такого страшного у тебя в жизни происходит, что ты так убиваешься? Почему ты вечно сбегаешь от человека, который для тебя – жизнь?
- Он не поймет, Нат. Он… Молодой красивый парень, за ним девчонки толпами бегают. И посмотри теперь на меня: вот ты мне сколько лет дашь?
- Не возраст в мужчине главное!
- Да все я знаю. Просто зачем я ему? Незачем. А я не могу уже без него, понимаешь? Он для меня все, нужен как воздух. Просто вдохнуть – и можно жить дальше. Но дышать надо регулярно! Я потому и напиваюсь с Матье, потому и сбегаю вечно куда-то: я не могу зависеть от того, кому я не надо.
- А с чего ты вообще взял, что ты ему не надо? – Наталья задумчиво грызла очередное яблоко. – Ненавижу яблоки. Вот я им точно не надо.
- Ты им надо: они тобой свою популяцию регулируют, судя по тому, сколько ты их в день съедаешь.
- Не уходи от темы.
- Да не знаю я, что тебе ответить. Точнее, для себя-то я все понимаю, но высказать вслух – значит признать свершившимся, а я не могу, не после того, что было.
Род внезапно замолчал, поняв, что явно сболтнул лишнее.
- Вот теперь подробнее: у тебя что-то было с Себом? Давай, рассказывай. Знаешь же, что от меня точно не уйдет.
- Мы целовались, - неохотно сказал Род, - пару раз. И если бы нас не прервали – явно зашли бы и дальше. И я-то не против зайти дальше! Я только «за» и вообще. Но Себ… Он все время с Давидом, вечно они ржут как кони и несут друг другу чушь. Я не могу просто подойти к ним и сказать: «Себ, а помнишь, ты лез ко мне в штаны? Так вот, я не прочь продолжить». Не могу. Не при Давиде. Ненавижу Бана… Он пришел – и Себ перестал обращать на меня внимание, проводя все время с ним!
- А кто был инициатором тех… пары раз?
- Он.
- Род, солнышко, а может, пора и тебе проявить инициативу? Затащи его куда-нибудь, где вам точно никто не помешает, и поговори начистоту. Намного проще.
- Не могу я. Он посмеется надо мной и совсем общаться перестанет, а я уже не смогу без него. Хоть так, но с ним. Я, кажется, влюбился.
- Да кто тебе сказал, что посмеется? Вот чудик.
- Никто, сам вижу. Кстати про вижу: ты время видела? Нам на репетицию пора.
- Ой, точно.
И Наталья резво догрызла яблоко и побежала в зал.

[Гость]

VII тур.

Род/(|)Себ/(|)Наталья (1789, Les Amants De La Bastille). Делиться друг с другом историями из личной жизни. "Всё тайное становится явным". 1976 слов. Часть 2 (ибо в коммент не влезло)

***
- Давид, ты собрался?
- Угу, Себа только жду.
- Не жди, он мне сегодня надо, на весь вечер.
Ажюс недоуменно посмотрел на Наталью.
- Зачем это я тебе?
- Потом скажу. Давид, если собрался – до завтра. Род, стоять! Ты мне тоже надо, не сбегай.
- Так, мальчики, - сказала Наталья, выпроводив наконец-то Давида и забирая единственный ключ от гримерки, - я ухожу на 2 часа и закрываю вас тут. Обоих.
Наталья сложила руки на груди и тоном, не допускающим возражений, продолжила.
- Ты, - она повернулась к Себу, - рассказываешь Роду о том, что ты ничего не понимаешь и вообще не знаешь что делать. А ты, - повернулась она уже к Роду, - рассказываешь ему, что прекрасно все понимаешь и ты знаешь, что делать. Если сами не расскажете друг другу то, что рассказывали мне, расскажу я. Понятно? И да, все будут за вас только рады, если вы наконец-то перестанете трепать друг другу нервы и сойдетесь уже!
Решительно развернувшись, Наталья вышла, не забыв запереть дверь.
- Так... А теперь вопрос: как убить 2 часа? Хм... О! Давид! Хорошо, что ты пока не ушел.
- Не успел. А где Себ? И Род. Они же тебе надо были зачем-то.
- Вот они сейчас и делают то, зачем были мне надо, а у меня 2 часа свободного времени, которое надо убить, - туманно ответила Наталья, - пошли кофе пить и разговоры говорить, а? Ну пошли!
Наталья уже прыгала возле Давида, не в силах долго стоять неподвижно.
- Да пошли, что… Планов у меня все равно никаких, можем и посидеть.
***
- Так о чем ты хотела поговорить?
- Я? Да так… Ни о чем. Погода сегодня хорошая, правда? – и Наталья взмахнула ложкой в сторону окна кафе.
Давид молча пожал плечами, продолжая внимательно смотреть на девушку.
- Блин, ну что ты такой проницательный-то когда не надо, а? Ну хотела. Скажи мне, зачем тебе Себ?
- Не понял, - Давид немного удивленно посмотрел на Наталью, - что значит «зачем»?
- То и значит. Что ты от него хочешь? С тех пор, как ты пришел, ты все время рядом с ним крутишься. Зачем?
- Ну и вопросы у тебя, однако. Да так просто. Он забавный, веселый, с ним можно нести чушь и ржать над собой.
- Со мной тоже можно, но возле меня ты так не вертишься. Он тебе нравится?
- Чего?! Я, вообще-то, натурал. Он мне нравится исключительно с дружеской стороны. А с чего такие вопросы? Подожди, со стороны что, кажется, что я к нему подкатываю? Да мне вообще Роксан… Черт. Ты этого не слышала.
- Ну-ка, ну-ка… Слышала, тут уж ничего не поделаешь. Колись. От меня ничего никуда не уходит, если ты ещё не в курсе. И вся труппа мне обычно выплакивается или просто спрашивает, что делать. Так что давай, рассказывай. Что у тебя с Роксан?
- Ничего у нас с ней. Точнее, уже ничего.
- А было? Когда ж вы успели? Ты только недавно пришел, - от удивления Наталья даже забыла, что хотела достать очередное яблоко.
- Да это давно было, 1789 ещё не существовало как проекта. С год назад мы с ней оказались в одном отеле в Италии, познакомились на пляже, ну и… Закрутилось. Пару раз переспали, обещали друг другу черте что, а потом она уехала – и все. Номер-то её у меня был только местный, французского не было. А ту симку она то ли отключила, то ли выкинула по приезду. Вот и не виделись до тех пор, пока я в труппу не пришел. Я ж даже не сразу её узнал. Столько думал о ней, что образ из памяти уже почти стерся. А тут на тебе: в одной труппе.
- Ты с ней говорил на эту тему?
- Да пытался. Только начинаю – меня посылают куда подальше и все. Я ж почему возле Себа всегда: там Роксан часто бывает, а мне хоть так, понимаешь? Иначе совсем никак. Только вот ей я по барабану, даже не смотрит на меня.
- О как… Надо подумать. Слушай, а что ты ей говорил, когда пытался поговорить об Италии?
- Ну, сказал, что узнал её, что думал о ней, что… Блин, да не помню я уже. Нес какую-то романтичную чушь, что она в моем сердце жила все это время ну и так далее. А она даже как-то обиделась и вот.
- Хм. Занятно… - задумчиво сказала Наталья. – Надо об этом подумать.
***
В гримерке было тихо. Ну или почти тихо… Странная возня ощущалась на пределе слуха. Наталья постояла под дверью, не решаясь открывать, и уже почти совсем было решилась вставить ключ в замок, когда услышала хриплое «Рооод» и через мгновение не менее хриплым голосом «Сееееб». Удивленно созерцая дверь, она порадовалась, что не решилась войти. Тихое, но на 2 голоса «Люблю тебя» окончательно убедило её, что заходить не стоит от слова «совсем». Просунув под дверь выдранный из блокнота листок с надписью «Рада, что вы во всем разобрались, мальчики!» и завернутым в него ключом, Наталья вздохнула с облегчением: день явно прошел не зря. А Давиду она поможет завтра, надо бы ещё с Роксан поговорить. Хотя, кажется, она понимала, почему та обиделась на Давида: девушка банально забыла, что не дала ему французский номер, а сейчас думает, что он банально врет. Да, кажется, с этими двумя все будет намного проще.
***
- Ну, и сколько судеб ты устроила сегодня? – спросила Камий, ложась рядом и обнимая Наталью.
- Все! – с гордостью заметила та, но тут же обеспокоенно поправила себя, - Точнее, почти все. Слушай: кому пристроить Матье? У нас там Ямин на репетициях вечно крутится… Как думаешь, сойдутся?

[Гость]

VII тур

Антонио Сальери. (Mozart L'Opera Rock). Все утверждают, что он отравил Моцарта, хотя это не так. Со временем Антонио начинает в это верить. Исповедь композитора. Акцент на руки, сжимающие крест.

Скрипят колеса инвалидной коляски в такт скрипу стволов старых рассохшихся слив под осенним ветром. До позднего ноября, пока не пойдут дожди, Гретта старается почаще вывозить своего подопечного с биркой №182-5 на ошейнике в сад. Под сенью плодовых деревьев всегда весело щебечут птицы и ветер не доносит сюда крики, рёв и стоны других узников «башни безумных». №182-5 содержится на первом этаже особого крыла в одиночной комнате, поскольку за него регулярно платят. Гретта с содроганием думает о том, что с ним станет, когда его переведут в общий каменный мешок. Рано или поздно эта участь постигает всех обитателей этого крыла: родственники зачастую рады избавиться от такой финансовой обузы.
- Я вернусь за вами к ужину, не скучайте.
№182-5 не спит на соломе и кружка его не прикована к стене, но не зажили еще на слабом теле следы прижигания калёным железом, остались синяки от смирительной кровати.
- Grazie, cara signora... - слышит она тихий шепот на итальянском, когда ободряюще касается худого плеча в вышитом халате. №182-5 почти никогда не разговаривает на немецком, а когда пытается, то прикрывает глаза, и из-под ресниц тут же начинают бежать слёзы.

Антонио Сальери - действительный пациент №182-5 венского Narrenturm не помнит что когда-то был женат, что потерял дочерей и сына. Постепенно он стал забывать и то, что был композитором, но этого не допустили слухи, просочившиеся сюда из внешнего мира. Слухи о том, что он - бывший императорский капельмейстер Антонио Сальери причастен к смерти гениального австрийского композитора Вольфганга Амадея Моцарта, что он отравил его из ненависти, из зависти к одаренности последнего.
- Requiem aeterna dona eis... - с хрипом даются заученные слова, высохшие пальцы содрогаются, перебирая нить черных четок поверх облезлого пледа, которым укрыты парализованные ноги. - ... даруй ему покой в Стране Вечного Мира...- спадает пятая выщербленная бусина. - справедлива кара твоя за грех мой. Amen, - девятой бусины нет в помине. - Раб пороков людских, я убил его. Я отравил его. Я отравил его интригами, сплетнями, равнодушием, - шершавого подушечек пальцев касается холод ржавого медного креста. - ...презренный нечестивец, восставший против божественного... Иуда, недостойный жизни! - вторая рука сжимает горло на пульсирующем шраме - отметине неудавшегося самоубийцы. - Я убийца! Я! Я отравил Вольфганга Амадео Моцарта! Я отравил! Я! ...отравил, - рассыпаются вокруг коляски порванные чётки, падает на грудь голова: старик дремлет, обессиленный очередным припадком.

Requiem aeterna dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen.

[Гость]

VII тур

Клэр/ Маэва (Mozart l'Opera Rock). По песне Sia - Breathe Me.

У Маэвы снова бессонная ночь. У нее набатный звон в груди, покрасневшие глаза и горькие складки по углам губ. Уставшими пальцами она непрерывно набирает один номер. Первые двенадцать раз шли гудки. Остальные …ндцать – "телефон отключен или находится вне зоны действия сети".
Часы показывают четыре утра. Маэва закрывает лицо руками и молится.

Клэр облизывается и тянется за мокрым поцелуем. В правой руке – бокал с коктейлем, левая – хаотично ласкает под футболкой грудь её новой знакомой. Клэр зажимает сосок, девушка охает прямо ей в рот и придвигается ближе.
В голове абсолютно пусто.

- Я обзвонила всех, кого только могла, - Маэва всхлипывает, глотает слова, - я не знаю, где она, не знаю, с кем, Микеле, я ничего совершенно о ней не знаю!
- Прошу, милая, не плачь, мы найдем её, - он не умеет успокаивать, но все равно пытается: ведь нужно что-то сказать, иначе их хрупкая подруга сломается прямо сейчас.
- Пожалуйста, - плачет Маэва, - пожалуйста, привезите её ко мне.

Когда Клэр буквально снимают с тела её любовницы, она пытается отбиваться, но из-за алкоголя и таблеток ей мало, что удается.
- Села! Быстро! – её закидывают в машину, Клэр возмущается, на что получает: - Заткнись! Иначе я заткну тебя сам и не посмотрю, что ты девушка.
Флоран в бешенстве. Микеле виновато смотрит на неё, но Фло перечить не решается.
- Ты уверен, что стоит её туда вести? – Флоран говорит прерывисто, сквозь зубы. – Она же пьяна и только что кувыркалась с девкой.
- Ты сам слышал, о чем Маэва просила, - Микеле тверд, хотя и понимает правоту друга. – Мы должны, мы не можем не выполнить её просьбу.
Клэр скукоживается на заднем сиденье авто. Её трясет.

У Маэвы аномально холодные руки. У Клэр размазанный макияж.
От Маэвы пахнет мятным маслом. От Клэр – чужим телом.
Маэва держит за плечи, убирая волосы назад, пока Клэр выворачивает в ванной комнате.
Маэва несет горячий чай. Маэва укрывает пледом. Маэва садится на пол у кровати и берет Клэр за руку.
- Ты мне больно делаешь, ты знаешь? – шепчет Маэва.
- Знаю, - Клэр шепчет в ответ.
- Почему?
И Клэр плачет. От нежного голоса Маэвы, от её верности несмотря ни на что, от любви.
- Потому что не могу без тебя. Потому что страшно, что ты уйдешь. Потому что... – голос срывается.
Взгляд Маэвы теплеет.
- Я тоже тебя люблю, моя маленькая дурочка, - она гладит Клэр по лицу. – Я не брошу. Не брошу, не брошу. Никогда.
Клэр несмело улыбается и целует её пальцы.
Дурочка, да. Да, да, да! Но –
- Твоя…

[Гость]

VII тур

Моцарт\Сальери (Mozart L'Opera Rock). Навещая болеющего Вольфганга, принести тому цветы. Быть осмеянным. 864 слова.

Антонио Сальери никогда не приносил цветы на могилу Вольфганга Амадея Моцарта. Почему-то все в один голос утверждают, что убийцы не приносят цветы тем, кто попадает под их расправу. Несчастный итальянский композитор сначала пытается оправдываться, пытается доказать, что он не причастен к смерти гения, но... Вскоре оставляет эти жалкие попытки. Народ - бесстрастная толпа, он не слышит голос того, кто пытался быть выше, пытается донести что-то важное… Ведь Моцарта тоже не слышали, хотя и слушали.
Первый раз он приносит цветы Амадею в июне. Белые, можно сказать, девственно-белые и чистые нарциссы с золотыми серединками. Тогда талантливый композитор лишь усмехнулся, склоняя голову на бок.
-Антонио, простите, конечно, но моей жены сейчас нет дома, чтобы принять такого состоятельного любовника, как вы.
-Хм... - Сальери чуть хмурится, но уверенно подходит к нему.- Вообще-то это для вас. Я слышал, вы нехорошо себя чувствуете...
-Бред собачий! - весело отозвался Моцарт, незаметно подталкивая пузырёк с горьким лекарством за стопки листов с бесконечными нотами. Разумеется, воспитанный Сальери делает вид, что не замечает этого. - Однако, если вы настаиваете, я оставлю их. Пожалуй, они будут неплохо смотреться... в комнате слуг! - раздался заливистый смех. Нет, Антонио не собирается острить в ответ. Молча оставляет белые цветы на столе и быстро уходит. Только вот этот смех Вольфганга разъедает изнутри, пытается сжечь всю ту теплоту, с которой относится к нему Сальери.
Второй раз Антонио возвращается в уже знакомый ему дом в ноябре. Тогда в руках капельмейстера был огромный букет астр… Амадей, уже лежавший в постели, встречает его усмешкой. Тонкие бледные губы растягиваются, приподнимая самые уголки вверх. И то, что он хоть так, но…. Улыбается вселяет надежду, что всё не так плохо, как говорят врачи. Может быть, ещё есть шансы, ещё есть время и силы, чтобы побороть тяжёлый недуг, подкосивший Вольфганга.
-Боже, у вас дурная привычка… Я опять болею, верно? Это вам Розенберг наплёл, да? – смешок. Кажется, Амадей веселеет, видя эти нелепые попытки композитора проявить некоторое внимание к больному. Возможно, Моцарт так и не признается в том, что эти нелепые попытки ухаживать не только его веселят, но и как-то поддерживают, не дают совсем упасть духом. Вот он, человек, который приходит сюда, чтобы помогать писать, человек, который старается быть нужным ему, когда, кажется, все отворачиваются. – Вот что, мой друг… В следующий раз, если захотите, чтобы я принял ваши цветы, принесите их зимой. Алые розы. Ах, а знаете что? Пари. Зимой вы принесёте мне алые живые розы и за это я поцелую вас! – хрипловатый смех Амадея заставил вздрогнуть. Дерзкая, наглая выходка, но… Если это единственный способ добиться его внимания, то Антонио согласен.
В тот же день Сальери покупает несколько кустов роз. Всего три. И все три – алые. Он всегда добивается своего… Увы, сколько Антонио не бился с природой, розы так и не зацвели зимой. Он прикладывал колоссальные усилия, тщетно пытаясь достичь результата, но нет. Ни одной розы, ни одного бутона.
А уже Пятого декабря Амадея не стало. Больше не было этих смешков над музыкой, засушенных цветов ромашек или лепестков приятно пахнущего шиповника между страниц нот, которые он посылал Сальери едва ли не каждую неделю… Не стало гения. И в этом виноват он, Антонио. Он… Отравил Моцарта?.. Ведь именно так говорят там, за окнами его дома, на светских встречах? Он убил Моцарта из зависти? Нет-нет-нет, Антонио не посмел бы посягнуть на святое. Только не он. Герр Сальери не посмел бы и пальцем коснуться этого белокурого ангела…
Лишь спустя пятнадцать лет, пятнадцать тяжёлых лет, уже мучающийся своей болезнью Антонио Сальери посещает кладбище Сент Маркс. Он не ищет дорогое надгробие, на котором будут слова благодарности… Он ищет обычную общую могилу – всё, на что Констанс хватило денег. Возможно, Сальери и корил себя за то, что не добился похорон Моцарта хотя бы по второму разряду, не добился того, чтобы Амадею был поставлен памятник, рассказывающий об этом удивительном человеке… Но сейчас его мысли занимало совсем другое – букет из 9 алых роз. Их он преподнесёт Амадею спустя ровно 15 лет после его смерти.
Тихие шаги по холодной земле. Руки трясутся – от холода ли, или, быть может, эта дрожь лишь признак волнения перед всречей?
Душу терзает глупый страх – а вдруг – снова насмешка, обман, очередная шутка?.. Но он не останавливается. Там, впереди, где-то вот за теми деревьями… Да-да, вот тут.
-Вы ещё помните наш маленький спор, Маэстро? – хриплый, уставший голос. Антонио смотрит в небо. Ведь Рай – там, за этими белыми, как нарциссы, облаками? – Сегодня пятое декабря 1801 года. – с этими словами букет опускается на промёрзшую землю. – Это розы, Маэстро. Алые розы, как вы и хотели… Вы можете смеяться, мой дорогой друг, но их я вырастил сам. Все, до единой, до последнего шипа… - усмешка появляется на тонких губах мужчины. – Вы знаете, я принёс их не для того, чтобы подтвердить, что я выиграл… Я просто хотел сделать вам приятно. Надеюсь, вам там лучше, Маэстро.
С этими словами итальянский композитор покидает кладбище. Пусть… пусть о нём говорят, что хотят, но он выполнил свою часть спора. Хотя и так поздно…
Пройдёт 24 года и лишь тогда великий гений выполнит своё обещание. Только утром 7 мая 1825 года холодный лёгкий ветерок поцелует губы уже давно не молодого мужчины, чтобы последней лаской забрать его дыхание. Далеко-далеко, туда, где летом будут цвести белые и чистые нарциссы, осенью – самые яркие и красивые астры, а зимой… Зимой неизменно будет расти три куста роз с девятью самыми дорогими и прекрасными цветами в мире.

[Гость]

VII тур

Снейк/(|)Адам (Adam et Eve. La seconde chance). Ночь перед битвой. На слова песни. 374 слова

За трое суток до последней битвы Адам молча качается на самодельных брусьях - он загорел и похудел, хотя и без того не был хоть сколько-нибудь полным. Но сейчас рёбра выпирают и мышцы кажутся не гладкими, а узловатыми - не мальчишескими уже, как совсем недавно. Мужскими.

Снейк отправился в дозор, потом скрылся за брусчатым забором, откуда то и дело доносились крики захваченного шпиона. Адам сбивался с ритма отжиманий, понимая, что попадает в ритм доносящихся до него издали стонов.
Что они делают не так?

Снейк вышел из-за забора постаревшим лет на семь. А потом несколько часов чистил оружие и ни с кем не разговаривал. Даже с Адамом, с которым одним-двумя словами - насмешливыми, отрывистыми -перебрасывался в любом случае. И тогда вокруг ярких его, удивительно чистых для солдата глаз, лучились смешливые морщинки.

Адаму всё чаще кажется, что Снейк - предводитель, воин, шут, ходячая причуда этого мира - не создан для войны. Иной раз Адаму и про себя кажется, что он не создан для войны. Только для чего тогда? Ведь вся его жизнь была военным действием, казамерным уставом. Что-то он всё равно упускает.

- Дитя пробирки, - ворчит на него Снейк, когда Адам молча вытряхивает его из гамака, который не так давно сам себе соорудил между долговязым дубом и своим нынешним жилищем. До последней битвы двое суток.
- Может, спаринг? - предлагает ему Адам, не занимая гамака.
Нужно тренироваться каждый день.

Змей похож на змея - он ловко уходит из-под ударов и умеет запутать, закрутить так, что начинаешь ошибаться.
- И только попробуй послезавтра также подставиться, - шипит Снейк, заваливая Адама на утоптанную землю. - Только попробуй...
"Погибнуть", - додумывает его мысль Адам.
- Ты тоже, - сердито отвечает он и чувствует как ослабевает хватка Снейка, а потом жёсткая ладонь Змея проводит по его волосам, взъерошивая их.
- Расстроишься что ли? - тут же насмешливо интересуется Снейк, и не шевелится, в то время как Адам сев, рядом, чешется носом о его плечо, чтобы не чихнуть от пыли.
- Да, пожалуй, - признаётся Адам гнусавым голосом, морщится и всё-таки чихает.
Снейк хочет что-то ответить, но у него перехватывает на мгновение горло, а потом уже поздно что-то отвечать. и он встаёт с земли с ощущением, будто что-то упустил. Но он обязательно поймёт что и исправит это - потом, после битвы.

[Гость]

VII тур

Тибальт/Ромео (Romeo et Juliette, первая версия мюзикла) - Ромео, которого на балу угораздило увидеть первым Тибальта, а не Джульетту. Шокированный вниманием Монтекки Тибальт, забывший даже о том, что он вроде как охранял сестру. 434 слова

Ромео
О господи! Помилуй грешника земного!
Я впал в безумие, умер и воскрес,
Лишь заглянув в глаза те цвета янтаря,
Что ярко так на солнце заискрится,
Едва очистят тучи небо голубое.
Ведь надобно ж случиться,
Что не могу свести я взгляда от той мужской фигуры,
Скромно притаившейся в обилии тех юбок пёстрых
Различных барышней и дам.
Все! Решено. Пойду и познакомлюсь с тем мужчиною,
Вновь окунувшись в неземную красоту лукавых карих глаз.

Тибальт
Граф Капулетти видимо совсем сошел с ума,
Решив устроить пышный бал в сием поместье.
Надобно же отметить дочери своей помолвку!
Тфу! Что за пошлость? Яду мне!
Моя, ведь, сводная сестрица, Джульетта – стерва еще та.
Нет бы с Парисом мило танцевать
С беседой мирною светской. Ну, нет, ведь низко сие для нас!
Уже, плутовка, успела пококетничать с мужами всей Вероны, а мне тут стой!
Прилежно охраняй честь разлюбимившой кузины.
О Боги, подарите мне терпения!

Ромео.
(медленно подходя к Тибальту)
Синьор, прошу прощения я за беспокойство.
Найдется ли у вас минутка для меня?

Тибальт
(шепотом, себе под нос)
Неужто, хоть какое-то развлеченье!
Быть может, бал не так уж плох, как я решил в начале.
(громко, обращаясь к Ромео)
Конечно, я вас слушаю, синьор.

Ромео
Прошу вас, что б ни услышали вы от меня,
Я говорю так искренне, как только смог бы.
Всего лишь раз на вас взглянув,
Я более не в силах сдерживать свои порочные желания.
Страсть к вам сжигает изнутри меня,
Смертельным ядом отравляя кровь.

Тибальт
(театрально закатывая глаза)
Синьор, нельзя ли покороче?

Ромео.
Ах да, конечно. Я попробую.
Но столько чувств, эмоций, слов…
Тибальт.
(яростно рыча)
КОРОЧЕ!

Ромео
(испуганно зажмурив глаза, скороговоркой произносит)
Я в вас влюблен, отныне и навеки!
От вас взаимных чувств совсем не жду я,
Ведь понимаю что сие наивно и глупо.
Осмелюсь лишь просить вас подарить мне касание ваших сладких губ.

Тибальт
(нервным жестом теребя рукав рубашки)
За это вечер, видимо, я выпил слишком много.
Вот кажется тут всякая брехня.

Ромео
Я так и знал, что будут непонятны вам мои желания!
(горько вздыхает, незаметно приближаясь в мужчине)
Намерен я теперь просить у вас прощения за свой поступок дерзкий.

Тибальт
(продолжая теребить ни в чем не повинный рукав рубашки, опасливо косится на Ромео)
Какой поступок?

Ромео
Вот такой!
(страстно впивается в губы Тибальта)

Тибальт
Да больно нужен мне сей бал с Джульеттой!
Уж это нежное касание столь мягких губ
В сто раз получше будет.
(не менее страстно отвечает Ромео,
одновременно подталкивая того к незаметной нише)

Автор
(опасливо выглядывая в поисках помидоров)
Уж знаю, как вам хочется
Увидеть, что ж было в нише той злосчастной!
(осторожно ослабляет руку Тибальта на своей шее)
Но видит Бог, уж не судьба!

Конец.

[Гость]

VII тур

Солаль/Маэва (Mozart L'Opera Rock). Случайная встреча после долгого расставания. 542 слова

Маэве казалось, что весь мир превратился в сплошное серое пятно. В одно невзрачное огромное неразборчивое пятно. Дни сменялись днями, не оставляя за собой ничего, кроме усталости. Ей казалось, что она потеряла возможность чувствовать что-либо, кроме головной боли после бессонных ночей, проведенных за работой.
Лишь иногда, в редкие свободные вечера, когда Маэве удавалось просто посидеть в кресле с чашкой крепкого кофе, она понимала, что эта способность все еще оставалась за ней. Закрыв глаза, девушка делала глоток горячего напитка и вспоминала, вспоминала, вспоминала... Первая встреча, начало репетиций, случайные улыбки, такие мягкие и невинные. Руки на своих плечах, невесомые и нежные, будто бы боящиеся повредить... Последние выступления - вязкое чувство безысходности в груди и слезы, непрекращаемые слезы.
Маэва вспоминала. Вспоминала, чтобы снова не забывать, чтобы продолжать хранить это вот здесь, в самом сердце и, к сожалению, на самом главном месте. Как бы ей не хотелось, воспоминания не получалось стереть или хотя бы замыть. Они оставались все такими же яркими, красочными и возвращающими эмоции... и боль.
Спасало лишь то, что такие вечера являлись величайшей редкостью в её плотном графике.

Маэва вышла из дома и пешком направилась в студию. Зима в Париже впервые выдалась такой холодной, сапоги скользили по тонкому слою льда, которым покрылась дорога, и девушка чуть не падала при каждом своем шаге.
- Тебе бы следовало купить сапоги без каблука для такой погоды.
Она на секунду остановилась, чтобы поплотнее запахнуть пальто, когда вдруг услышала позади себя голос. Резко обернулась, не веря своим ушам и думая, что это всего лишь разыгралось её воображение. Но нет, воображение оказалось ни при чем. Прямо перед ней, тепло и по-своему загадочно улыбаясь, стоял Солаль.
У нее перехватило дыхание - возможно, от ветра, резко дунувшего прямо в лицо, а возможно от...
Они так долго не виделись! Уже около трех месяцев. А ей показалось, что он совсем не изменился... Лишь только у глаз появилась пара-тройка маленьких морщинистых нитей.
- Солаль... - наконец-то промолвила девушка.
- Привет, Маэва, - он все так же улыбался. - Совсем замерзла, - он, продолжая смотреть в глаза, крепко взял её холодные руки в свои - теплые и мягкие.
- Как ты тут...?
- Мне кажется, мы теперь будем работать в одной звукозаписывающей студии, - он кивнул на здание, видневшееся невдалеке.
Маэва наконец-таки широко улыбнулась, давая волю своему необъятному счастью.
- Я скучала... Очень.
- Знаю, - он обнял её, и они медленно, не расцепляя пальцев, направились к зданию.

Маэва не представляла, сколько времени Солалю пришлось уговаривать своих спонсоров и продюсеров перевести его в эту студию, сколько денег он потратил на это и сколько контрактов потерял... Но это все уже было не важно. Он приобрел намного большее. Снова видеть эту улыбку - искрящуюся светом, слышать этот мелодичный, мягкий и такой родной голос, прикасаться к мягким волосам и гладким рукам - разве это не счастье?
Солалю казалось, что все у него внутри ожило, вновь обрело смысл, и именно в этот момент он понял, что больше никогда не позволит им расстаться, разбежаться по разным частям страны, разбиться, как потерянным птицам. Это слишком тяжело, когда ты испытываешь настолько большую любовь к человеку.
Он аккуратно держал её за плечи - как раньше, и оба они понимали, что теперь все вновь станет по-прежнему. Только никто уже не станет совершать прошлых ошибок. Они вместе. Сколько бы расстояний их не разделяло - они вместе. Навсегда.

[Гость]

VII тур

Сорси/Джонатан (Dracula l'amour plus fort que la mort) После смерти Дракулы Сорси выживает. В отместку делает Джонатана вампиром, но месть не удалась - так как теперь на свете два одиноких вампира. Их жизнь на протяжении веков.
"А ты как вампир гораздо менее скучный, чем как человек". Чем они будут заниматься и какой век показать - на усмотрение автора. Жанр любой. 804 слова.

POV Джонатан

Сто двадцать шесть лет, четыре месяца и тринадцать дней. Долго? Нет, нисколько. Время уже не время, когда оно никому не нужно. Каждый день, как очередная горсть пустоты. Я накопил её в избытке, её много, её можно раздать тысячам людей, которые жалуются на бешеный темп и загруженность современной жизни. Им всем так хочется иногда целый день провести в уединении, в безделье или бездумно побродить по пустынным улицам, чтобы никого не видеть и не слышать, остаться наедине с собой. Давайте, забирайте мою пустоту, хватит на всех! Только я не вижу длинной очереди. Моя вечность никому не нужна, даже мне. Это, наверное, нелепо звучит, да, но лучше бы я умер в младенчестве, чем сотни лет слонялся по миру в поисках того, чего, вероятно, я никогда не найду – конца.

Так и сейчас, я иду по заросшей, давно заброшенной тропе в сыром лесу, не зная зачем, почему и для какой цели. Наверное, чтобы просто создать иллюзию течения времени. Вот над головой почти бесшумно пролетает сова, держа в цепких лапах окровавленную жертву, и моё тело мгновенно напрягается, пробуждая во мне одурманенного запахом свежей крови хищника. Так и существую, от убийства до убийства. Первая отрицательная на завтрак, третья положительная на обед. Сорси, вероятно, был бы доволен результатом своей мести, если бы смог увидеть меня сейчас, увидеть эти тёмные глаза, которые только и умеют, что наводить страх на ни в чём не повинных людей. Если бы в глазах вампира сохранялись последние выражения лиц его жертв, то в моих была бы уже целая портретная галерея из ужаса и агонии.

- Месть удалась, Сорси… - я говорю в никуда, просто потому что я должен это сказать. Правду нужно говорить, не держать в себе, а когда собеседника явно не предвидится, по крайней мере, в ближайшие пару сотен лет, то остаётся разговаривать только с тишиной.
- Что за месть? – голос из-за спины. Я резко оборачиваюсь, но никого не обнаруживаю. Смотрю влево и вправо, пытаясь найти чьё-либо присутствие рядом, но вижу лишь раскидистые ветви старых елей. Вдалеке раздаётся эхо криков незнакомых птиц, они то ли смеются надо мной, то ли оплакивают мой в конец потерянный рассудок.
- Кто здесь? – задаю вопрос на удачу. Если моя галлюцинация мне не ответит, значит ещё не всё потеряно.
- А ты угадай, - насмешливый голос опять раздаётся из неоткуда, - Даю тебе три попытки.
- Чёрт возьми, я спрашиваю, кто здесь? – меня одолевает растерянность и беспомощность, чего я не ощущал уже так давно. Его нет, нигде нет, но он всё равно говорит со мной. Как такое возможно?
- Ты слишком нерационально используешь попытки. Осталось две.
- Почему нельзя просто ответить на вопрос? – мои слова звучат резко, потому что всё это уже начинает выводить меня из себя. Даже если это всё-таки галлюцинация, то уж слишком она наглая.
- Ты тоже не ответил на мой первый вопрос, так что жаловаться не имеет смысла. И, да, у тебя осталась последняя попытка.

Если бы в руках была посуда – разбил бы её вдребезги от бессилия. Мой собеседник словно ловко перемещается вокруг меня, не позволяя его увидеть, и при этом его движения столь бесшумны, что мой слух не способен уследить за ним. Впрочем, о каком собеседнике я веду речь? Он – лишь игра моего воображения. Он – пустота. Сто двадцать шесть лет, четыре месяца и тринадцать дней со мной никто не начинал разговора. Наверное, пришло время, наконец, сойти с ума. Может, так и лучше. Я закидываю голову вверх, чтобы увидеть небо. Там, наверху, кому-то сейчас так интересно наблюдать за моим падением в беспросветную тьму безумия. Я смотрю туда, где верхушки елей заслоняют небесную высь, оставляя лишь жалкий клочок меж своих тёмных лап, и…
- Сорси?!
- Ну, хоть с третьего раза, и на том спасибо, - он одним прыжком спускается вниз и оказывается передо мной. Знакомая до боли улыбка сверкнула на его лице. Нет, я и впрямь сумасшедший, потому что я кидаюсь к нему и обнимаю, крепко-крепко обнимаю, чувствуя, что он настоящий, он реален. Я мог бы ударить его сейчас, уничтожить, стереть с лица земли, но нет, нет, никогда…
- А вампир из тебя ничего. Гораздо менее скучный, чем человек, - Сорси хлопает меня по спине, - Я, знаешь ли, даже не ожидал такого приёма. Так что там с местью?
- Я думал… думал про себя, про тебя… Помнишь, ты сказал, что хочешь отомстить мне за смерть графа?
- Не удалось. И это правильно.
- Почему не удалось?
- Потому что на свете теперь два одиноких вампира. Получается, я отомстил сам себе и тебе заодно. Глупая месть, не правда ли? Прости меня…

И я не могу не простить. Просто потому что я никогда и не держал на него зла. Всё, что произошло – уже не повернуть вспять, и если задуматься, то он был прав тогда, когда обвинял меня в соучастии в убийстве его господина. Но сейчас это уже не имеет совершенно никакого значения, сегодня я нашёл хоть один конец в своей вечности - конец одиночеству.
- Конечно, я тебя прощаю.

[Гость]

VII тур.

Тибальт/Меркуцио (Romeo et Juliette) - Меркуцио стоит у Тибальта под балконом, как Ромео. 535 слов

Что-то ударилось об оконное стекло, наполняя комнату неприятным резким звоном. Тибальт раздраженно сморщился, глубже закапываясь в бордовые подушки. Звук повторился…
Тибальт в ярости сжал зубы, с двух сторон затыкая уши мягкими подушками.
И снова.
И потом.
Стекло жалобно затряслось, незаметно скрывая отборные ругательства, доносившиеся со стороны улицы. Капулетти резко втянул носом воздух, пытаясь подавить порыв спуститься вниз и заколоть неудачного полуночника.
– Тибаааальт, ты спишь что ли?
Этот манерный голос, часто прерываемый истерическим хихиканьем, мужчина просто не мог не узнать.
– Какого черта, Меркуцио! – яростно воскликнул он, стремглав вылетая на балкон. Желание оторвать эту безмозглую черноволосую голову наглому мальчишке росло с каждым моментом.
– О… да не кричи ты так… ик… – обреченно взмолился племянник герцога, сдавливая ноющие виски пальцами. – Не глухие.
– Да, как ты… да что ты… какого черта ты сюда вообще приперся? – не хуже змеи прошипел Капулетти, бледными пальцами вцепляясь в ни в чем не повинный балкон.
– Ну как же… – с трудом выдавил из себя Меркуцио, опасно покачнувшись. – Порывы, изгибы, дыхание, стоны, сплетение жаром объятых сердец… Звон, восклицание, алая кровь, что искусно ласкает обнаженное лезвие… меч… Крики, ругательства, всхлипы, признание… горечь победы целующей в сладкие губы холодной усмешки…
– Хватит! Замолчи, – растерянно замотал головой Тибальт, отчаянно не желая воспринимать реальность в серьез.
– Как скажешь, – неожиданно согласился Меркуцио, лишь невинно похлопав своими длинными ресницами. Тибальт тяжело вздохнул.
– Пил? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он.
– Пил.
– Много?
– Очень.
– И зачем сюда пришел?
– Потому что… ик… пил.
Тибальт раздраженно закатил глаза, мысленно прося Господи подарить ему бесценного терпения. Искушение хорошо встряхнуть это черноволосое чучело росло с каждой секундой.
– Ну, и почему пил? – устало прислоняясь к холодной стене, произнес Тибальт, внимательно окидывая взглядом худую пошатывающуюся фигуру под его балконом. Прямо дамский роман какой-то!
– Потому что скучно было… они были со мной… ик… скучно не было… потом ушли… оставили… и вино там было… в общем…
– В общем бросили.
Меркуцио виновато потупил взгляд, едва сдержав рвущееся наружу хихиканье.
– Не бросили. Просто ушли, – упрямо поправил он скорее для себя, чем для него, растерянно теребя кружевной рукав рубашки.
– Ну, а ко мне зачем пришел? – раздраженно произнес Капулетти, уже начиная закипать от всего этого абсурда. Кто бы мог подумать, он и этот наглый мальчишка! Он что серьезно думает, что Тибальт спуститься до унизительной роли его жилетки? Бред.
– Ээ… так подумалось, – с трудом выдавило из себя длинноволосое чудо, устало плюхаясь на холодную землю.
– В следующий раз думай в другую сторону!
– Другой стороны-то особо и нет, – хрипло прошептал Меркуцио, выводя пальцем на земле причудливые растительные узоры.
Тибальт прерывисто вздохнул, удивленно рассматривая сидячую перед ним фигуру. Желание убить это маленькое недоразумение природы пропало так же резко, как и появилось.
– Ты пьешь коньяк? – после нескольких минут напряженного молчания выдавил из себя Капулетти, мысленно броня все, на чем свет стоит.
– Пью, – удивленно пискнул Меркуцио, мгновенно впиваясь своими изумрудными глазищами в наряженное лицо Тибальта.
– Ясно. Поднимайся… ко мне.
– Зачем? – голос Меркуцио упорно не желая слушаться хозяина, вымученно выдавливая из горла пископодобные звуки.
– Ну как же… порывы, стоны, сплетения… что там еще было? Крики, всхлипы, признания… – язвительно выплюнул стоящий на балконе Тибальт, медленно разворачиваясь в сторону своей комнаты. – Повторять не буду.
– Х-хорошо, – пьяно хихикнул племянник герцога, вприпрыжку направляясь к злополучному балкону.
Впервые за этот вечер на молодом лице Меркуцио зацвела искренняя улыбка, впервые за все время Тибальт на нее ответил легким подрагиванием бледных губ.

[Гость]

VII тур

Флоран/Микеле (Mozart l'opera rock)
Sono dentro un viaggio scuro,
parlami un linguaggio che non so,
le parole sono contenute già nei tuoi versi
quando fai l'amore.
638 слов

Гражданином мира Фло привык считать себя уже давно, еще с тех самых пор, как глупый и наивный подросток, считающий себя взрослым и крутым, бросил все ради отчаянной попытки догнать свой звездный шанс, и уехал в Канаду.
Он сумел стать своим там. Он сумел остаться своим здесь, по возвращении. Он ездил в гастроли и писал песни на всех доступных языках, и не понимал, как можно иначе.
А сейчас стоял посреди пыльной, словно пробиваемой насквозь до самых земных недр солнцем, дороги, слушал стрекотание кузнечиков, от которых закладывало уши, и не понимал, не знал, что делать дальше. Чувствовал себя чужим и лишним здесь.
...словно поссорился он с этой страной, а не просто с одним единственным человеком.
От резкого громкого гудка из-за спины Фло шарахается в сторону, чуть не спотыкаясь о разросшиеся корни травы, а водитель пролетающей мимо машины смеется и машет рукой в окно. Да какого черта!? Он же ему не мешал!?
Следующий автомобиль Флоран дожидается только через полчаса, потеряв уже всякую надежду. Однако потрепанный, с отбитым бампером, маленький фургончик оказывается не миражом, и вылезший из него пухлый итальянец что-то быстро-быстро начинает уточнять у Фло. Тот пожимает плечами и безнадежно уточняет у собеседника про знание английского и французского последовательно. Словно ответ не очевиден.
В качестве общего языка приходится использовать язык жестов, и когда итальянец, вернувшись в фургон, приглашающе хлопает по сиденью рядом, и что-то кричит, тыча попеременно то в машину Флорана, то в маячащий в отдалении город, Фло беспрекословно садится рядом.
Быть может, в городе найдется если не автосервис, то хотя бы кто-то знающий иностранные языки.
Про то, что в городе, возможно, найдется его пропажа, Фло предпочитает даже не думать. Чтоб не сглазить.
Солнце достигает зенита, кажется, в тот самый момент, когда они расстаются с добродушным водителем, помахав друг другу руками на прощанье и выслушав друг от друга набор непонятных собеседнику, но очень теплых слов. И потому, вместо поисков, Флоран забивается поглубже в тень, морщась от сползающих по его лицу капель.
- Ты сваришься в этом всем. Хотя бы смени рубашку на белую!
Микеле смеется в ответ на беспокойство друга, сияя белозубой улыбкой, и обвивает шею Флорана руками, горячо прижимаясь всем телом.
- Мне не жарко, Фло, гляди!
Он смотрит на чуть заметно покачивающуюся листву деревьев и в который раз пытается подобрать слова. То ли для своего итальянца, то ли для всей страны разом.
Быть уверенным, что я никогда тебя не отпущу и никому не отдам. Поссориться из-за какой-то совершеннейшей глупости, которую, наверняка, ты тоже уже не помнишь. Как это на нас похоже. Ты знал? Скажи, ты знал это, когда ты улыбался, глядя, как я схожу с ума от этой улыбки. Когда ты выгибался под моими руками, захлебываясь скороговоркой твоих непонятных мне итальянских слов, и упрямо не произнося ни одной самой простой фразочки на своем языке днем, при общении. Выдавая кучу фантастических планов на будущее и не предпринимая ни одной попытки уговорить меня воплотить их в жизнь - ты знал?
Одно единственное название связывает сейчас его с этим городом, одно единственное место - с ним. И Флоран пытается ловить за рукав прохожих, старательно проговаривая вслух "Базилика ди Сан Пьетро Апостоле" и вслушиваясь в незнакомую речь, ловя знакомые слова.
Ровно до той секунды, пока не слышит знакомое и категорически и однозначно французское "Фло" за спиной, мгновенно разворачиваясь на источник звука.
Кожа у Микеле стала темнее, измученные краской волосы же наоборот - выгорели на солнце. И только улыбка осталась той же. Неизменившейся. И Фло смотрит, как дергается у его итальянца краешек губы, словно в нерешимости, можно ли выпустить эту улыбку на волю.
А потом они шагают друг к другу враз, одновременно, сжимая плечи, зарываясь пальцами и лицом в волосы, греясь теплом друг друга и игнорируя пекущее солнце.
Микеле сбивчиво и отчаянно шепчет что-то по-итальянски на ухо Фло и тот понимает, точно уверен, что понимает все до последнего слова. Он ведь гражданин мира, как-никак. И везде дома. Везде, включая простившую его, а то и не обижавшуюся вовсе никогда, Италию.

[Гость]

VII тур

Сальери/Флоран (Mozart l'opera rock) Каким-то чудесным образом Флоран встречается со своим персонажем и завязывается беседа

В комнате было прохладно, даже несмотря на зажженный камин, в котором тихо потрескивали поленья, изредка рассыпая фейерверк мелких искр. Света категорически не хватало, огонь едва освещал небольшой кабинет, заставленный в основном книжными шкафами, которые окружали даже сиротливо спрятанное в углу пианино, на котором уже образовался слой пыли из-за редкого использования. Был ли сейчас день или ночь – неизвестно, плотные тяжелые занавески не пропускали ни крупицы света, закрывая огромные окна, вылизывали краями гладкий пол.
Одинокая свеча на столе лишь немного вылавливала из темноты лицо человека напротив, ее огненные блики купались в бокале красного вина, который мужчина держал в руках, из-за этого на щеки и лоб иногда попадали красные отблески, залегая в глубоких морщинах, создавая иллюзию, что он был отнюдь не из этого мира. Его короткие волосы были седы, глаза опустели и подернулись какой-то неведомой дымкой, которую не встретишь в глазах живого человека, но, тем не менее, в них сохранились колкость и твердость взгляда.
- Я согласен, - наконец произносит мужчина, задумчиво наблюдая за рубиновыми переливами молодого вина в фужере.
- Что? – тихо спрашивает Флоран, не уверенный, понял ли он, к чему относились эти слова.
- Я согласен, - повторяет Сальери, слегка пригубив напиток, - ты подходишь на эту роль. Сыграть меня? – он усмехается, взбалтывая вино в бокале. - Даа… Ты сможешь.
- Почему? Я? – в первую секунду Флоран вспыхивает, как сухая соломинка от такой похвалы, но тут же одергивает себя, задаваясь другими вопросами.
- Только ты сможешь понять, что я чувствовал, когда слышал его музыку, - Сальери делает большой глоток и отставляет вино на стол, - видел, чувствовал его рядом, его взгляд на себе. Ведь я прав?
- Я не… - тонкой льдинкой скользит холод по спине француза, он напрягается всем телом, вслушиваясь в каждое слово старика, боится сказать или услышать лишнее.
- И однажды ты его предашь так же, как и я, - тонкие сухие губы растягиваются в злой ядовитой усмешке.
Флоран давится собственным вздохом, его глаза расширяются от осознания того, что он сейчас слышит, воздух застревает где-то в горле, мешая вымолвить хоть слово и не давая легким драгоценный кислород, и старика это почему-то забавляет.
- Ах, мой дорогой Вольфганг, - Сальери тихо смеется, прикрыв глаза рукой, и теперь его улыбка больше походит на сумасшедший оскал. Он медленно убирает руку от лица и тяжело выдыхает сквозь усмешку. От его дыхания нервно дергается пламя свечи, пуская блики по его лицу, искаженному помешательством. - Это чувство было невыносимо, оно раздирало меня на куски. Я должен был избавиться от него.
- Что?! – Флоран в ужасе вскакивает со своего кресла, отшатываясь от собеседника, - Так Вы… Вы на самом деле... - не заканчивает фразу, внутри него бушуют триумф, оттого, что теперь он единственный, кто знает правду, и дикое, безумное разочарование в своем герое, которого он представляет на сцене. Он пятится назад, пока не натыкается спиной на каменную кладку камина.
Антонио Сальери встает, надвигаясь на Флорана, отбрасывая длинную скользящую тень на все предметы вокруг. Только сейчас француз замечает, насколько серая, неестественно серая у него кожа, перед ним был живой мертвец. Его глаза смотрят прямо, неотрывно, острым копьем пробивая и вспарывая душу, заставляя содрогаться при виде пляшущих в них огней.
Он останавливается в шаге от француза, рукой опираясь о камень камина возле его уха, смотрит снисходительно, улыбаясь, как отец смотрит на нашкодившего сына, лишь лихорадочно горящий взгляд выдает его.
- Нет, я не подливал ему яд… - Сальери переходит на шепот, наклоняясь ближе, к самому уху Флорана. - Я просто уничтожил его. Растоптал. Своими руками сломал и задушил того, кто будил во мне этот ураган, - француз закрывает глаза, пытаясь не слушать этот нервный, пробирающий до костей шепот. Он судорожно впускает в себя воздух и с трудом сглатывает ком в горле, пытаясь унять спазматическую дрожь.
Сальери смотрит на него, и вдруг откидывает голову, заходясь в громком, безумном смехе, который ножом разрезает тишину.
В эту секунду догоревшая свеча гаснет, возносясь в потолку тонкой струйкой дыма, оставляя в комнате лишь один участок света – возле камина, а все остальное погружается во мрак, липкий и густой, что, кажется, до него можно дотронуться рукой. Больше невозможно видеть ни шкафы, ни пианино, ни тяжелые занавески, как будто их и нет, а вокруг лишь пустая темнота.
Сальери перестает смеяться так же резко, как и начал, и внимательно смотрит на Флорана, прожигая взглядом черных глаз. Злая улыбка, все еще не сошедшая с лица, растягивается еще шире, обнажая клыки. Он поднимает руку и проводит ею по щеке француза, наслаждаясь ощущением теплой живой плоти.
- Мы с тобой похожи. Да-а-а... - тихо и довольно тянет он. - Только ты можешь меня понять, - он усмехается, наклоняясь ближе, так, что между их лицами остается лишь несколько сантиметров, - я хочу это увидеть. Я хочу смотреть, как ты убиваешь его. Хочу заглянуть в твои глаза, когда ты поймешь, что натворил и осознаешь, во что теперь превратится твоя жизнь. Ты… - Сальери не может договорить последнюю фразу, начиная задыхаться. Флоран, не в силах пошевелиться, смотрит на него, тот отшатывается, с громкими сиплыми стонами пытаясь впустить в себя воздух, сгибается пополам, царапая горло, и с его хрипом смешивается все тот же безумный смех. Старик отшатывается в глубь комнаты, почти растворяясь в темноте кабинета, смотрит на Флорана – на лице вся та же улыбка, будто восковая маска, которая потекла от слишком высокой температуры, превратившись в уродство, и горящие сумасшествием глаза, в которых все так же плясали блики от огня в камине и искры безумства, что погубили этого человека.
Сальери хватается обеими руками за шею и, издав последний утробный рык, падает, исчезая во мраке комнаты.

Флоран проснулся, садясь на кровати, закрыв глаза руками. Сердце бешено стучало о ребра, норовя пробить грудную клетку, к горлу подкатывал кисловатый ком тошноты, оставляя омерзительный привкус во рту.
Пару раз глубоко вздохнув, Флоран провел руками по волосам, убирая их назад, и выпрямился, сглатывая слюну.
За окном едва начинались предрассветные сумерки, солнце еще не показалось из-за горизонта, предпочитая, чтобы его появления подождали.
«Всего лишь дурной сон», - успокоил себя Флоран, бросив взгляд на часы, – половина пятого, но сон как рукой сняло.
Осторожно поднявшись с кровати, он открыл балконную дверь и вышел на свежий воздух, прихватив с собой пачку сигарет.
Просыпающийся мегаполис равнодушно проглатывал облака ядовитого дыма, выпускаемые французом, но с каждой затяжкой становилось легче, будто выдох за выдохом уходили все ненужные мысли. Приведя хаос в голове в относительный порядок, Флоран с тихим щелчком отправил тлеющий фильтр лететь до первого этажа и вернулся в тепло дома с одним желанием – скорее залезть под одеяло. Забывшись мыслью о теплой постели, он не рассчитал силу, с дребезжанием ударил балконной дверью и замер, прислушиваясь.
Со стороны кровати послышалось недовольное шевеление, а секундой позже - низкий и сиплый ото сна голос:
- Флоран? Какого черта ты бродишь?
На лице француза против его воли появилась теплая, широкая улыбка, и он мигом забрался под одеяло, обнимая Микеле за плечи и оставив беспорядочный поцелуй где-то в районе виска.
- Я уже здесь, спи, - прошептал он, опускаясь рядом с ним на подушки.
Перед тем, как закрыть глаза, Флоран подумал, что, наверное, ничего страшного не случится, если на некоторых репетициях он не будет так старательно входить в роль Сальери.

[Francophonie Guest]

VIII тур

В.А.Моцарт/Антонио Сальери (Mozart l'Opera Rock). На самом деле свой знаменитый Реквием Амадей сочинял для Антонио.

Страницы из дневника одного гения:

Написал реквием. Чудо как хорош, только, как назло, все в добром здравии, даже фрау Вебер, земля ей пухом, если преставится.
Кто же? Кто же пожертвует свою пустую жизнь во прославление бессмертного творения моего гения в веках? Добровольцы? Я отдаюсь воле рока, пусть этим кем-то станет первый посетитель. До этого светлого мига не двинусь с места, дабы не спугнуть провидения!
Язык мой - враг мой.
Весь день тихо как в склепе, даже милая жёнушка не спешит навестить мужа-затворника, а голод подступает. Под немелодичное урчание желудка написал кантату. Зачем?
Часы бьют восемь, вода в графине слаще мёда, как этого я раньше не замечал? О, благословенный стук! Сальери? Пришел напомнить о долге, старый итальянский скряга. Ну и что, что прошел целый год? Гонорары так непостоянны, а деньги, словно жаворонки, так легко упархивают из рук. Жребий брошен!

***
Напросился на ужин. Где бы раздобыть яду? Кажется, старая Веберша дарила милой Констанции на нашу годовщину одно примечательное колечко.
Проклятье! Такой план сорвался из-за этой неуклюжей свиньи! (хотя, готовит он совсем недурно) Отвлек меня своими дифирамбами замечательному мне и в порыве переставил бокалы так, что я не понял в какой подсыпал цикуты... пришлось случайно задеть поднос и разбить оба. Но ничего, надежда умирает последней! Я отлично знаю какой дорогой этот итальяшка добирается до театра.

***
Взялся за дневник только через неделю, когда прошли синяки и перестали трястись руки. Кто ж знал что вместо камня с крыши на этого проклятого капельмейстера упаду я? На этой собаке ни царапинки... только одежду в пыли испачкал.
В этот раз на ужин приглашен он, поставлю для дорогого гостя бокал Веберши - самый страшный что есть в сервизе.
Сальери вежлив до тошноты: горячо справлялся о моём здоровье, похвалил стряпню дурехи Станци, (у меня до сих пор песок на зубах скрипит) восхищался бокалом (яд подсыпать так и не удалось, вот досада, последний грамм цикуты потрачен впустую) "какая редкость! точная копия стиля Людовика..." хрен его собачий знает какого, не запомнил. На прощание слишком долго жал руку и не хотел уходить, и вообще весь вечер время от времени бросал подозрительно долгие взгляды. Что бы это значило? Подозревает?

***
Удача наконец-то повернулась ко мне лицом, а задом - к Антонио! Кто сказал, что скрипка не ударный инструмент?
Результат: синьор придворный капельмейстер третий день лежит в обнимку с молитвенником под присмотром врача и бормочет что-то о зеленых гномах. (ну... тут ничего не поделаешь, костюм лягушки был единственным в той лавке) Узнал от прислуги, что завещание уже составлено.
Ещё парочка ночных визитов и дело в шляпе! (не забыть расспросить Лоренцо о венецианской светящейся краске).

***
Раздобыл краску! (затраты с лихвой должны окупиться с продажи реквиема) Жди меня, мой милый друг, сегодня в полночь!

***
Мой превосходный замысел испортил поздний визит поверенного от графини R.
Эта, во всех отношениях, милейшая особа желает похоронить престарелого мужа (досрочно). Никак не мог отказать прекрасной даме!
Продал партитуру своей божественной мессы, запросив двойную стоимость за срочность - пусть лишний раз убедится в моей гениальности (ей вовсе обязательно знать, что реквием был написан гораздо раньше)

на будущее:
1) не забыть нанести визит вежливости веселой вдовушке (ах, какие у неё прекрасные гру глаза!)
2) проведать Сальери (не забыть подарить фарфорового гномика)
3) написать новый реквием! ведь, гениальными планами разбрасываться не стоит, не так ли?

[Francophonie Guest]

VIII тур

Фло/Микеле (Mozart l'Opera Rock) Parler d’amour, parler de toi,
Parler d’amour mais sans la voix,
Parler d’amour dans un sourire,
Parler d’amour sans rien se dire

Длинная дорога в ночи, бесконечное путешествие. Сказка, имеющая начало, но не имеющая конца. Вечная звездная ночь, когда можно жать на педаль, лениво выворачивать руль на поворотах или обгонять редкие на ночной трассе автомобили, и слушать мерное, такое уютное и родное, сопение на соседнем пассажирском сидении.
За окном мелькают желтые пятна фонарей, звезд на небе почти не видно - наверное, потому, что легкие, полупрозрачные облака ползут по нему, и лишь яркая, светящаяся словно электрическая лампочка, луна виднеется из-за них.
Идеальных отношений не бывает. Они лишь сказка, миф наподобие рассказов о Санте, в который веришь до конца, пока твои воздушные замки не рушат словами и поступками. Запомнить это оказалось удивительно легко. Разуверится в этом неимоверно сложно. Даже сейчас, когда рядом сонно сопит личное счастье, сомнение легко точит сердце.
- На дорогу смотри, а не на меня. Дорога сейчас симпатичнее, - хриплый со сна голос раздается с пассажирского сидения, и Флоран усмехается, отрывая свой взгляд от сонно жмурящегося, словно кот, Микеле. Бесконечная трасса пуста, но не стоит терять бдительность и отвлекаться на зевающих итальянцев. - Мы скоро приедем?
- Через пару часов, думаю. Можешь дальше спать, я разбужу, - не отвлекаться на это чудо, потягивающееся и выгибающееся.
- И не надейся. Должен же я тебе мешать уснуть, - и широкая, шкодливая и одновременно с этим удивительно теплая улыбка озаряет лицо Мике, - а то еще врежешься во что-нибудь.
- Мечтай.
Улыбка - это то, что их связывает. Как музыка, песни - только ближе, гораздо интимнее. Потому что их улыбки мягкие, пряные, как восточные специи, и жаркие. Так получилось, что они хранят их друг для друга. Вместо слов. Ведь что слово? Пустой звук. Им можно выразить эмоцию, мысль, но им же так удобно лгать. Про чувства - тем более.
- Может, расскажешь что-нибудь? Чтобы я не уснул, - Флоран выворачивает руль и громко сигналит промчавшейся мимо мазде, - Черт бы его побрал!
- Если на дороге будет так же оживленно, то ты точно не уснешь, - Микеле фыркает насмешливо, подобно большой кошке, и снова с явным удовольствием потягивается сильно, до хруста в косточках. - Ну что тебе рассказать? О! Знаю!..
Спустя мгновение теплый салон автомобиля заполняется восторженными восклицаниями, и Фло слушает, посмеиваясь, невероятные рассказы из не всегда понятных слов, срывающихся с губ Микеланджело.
Слова. Они ничего, совершенно ничего не значат. Их можно слушать, ими можно наслаждаться. На них, именно на них строятся «идеальные отношения». Мифические, призрачные - ведь так часто в словах скрывается ложь, обман себя и других. Они кружат голову, дают ощущения крыльев… из ткани, стали или дерева. Не настоящее.
- Фло?..
О настоящем и идеальном не говорят вслух. Лишь жестами, прикосновениями, улыбками - интимными и теплыми. Взглядами, предназначенными только друг для друга.
"Я люблю тебя".
Вот оно - настоящее.

[Francophonie Guest]

VIII тур

Микеле/Фло (Mozart L'Opera)«Мне говорили, что ты не вернешься. А я даже не верил, что ты уходил»

Часы на подоконнике, мигнув, показывают новую дату. Полночь, завтра ему на выступление, а он все сидит.
Часы в доме остались от него. Часы, большая синяя кружка, в которой впору супы готовить, но никак не кофе пить. Фло смеялся, говорил, что обычной ему мало, что он не успевает, что заснет просто вот посреди дня, если кофеина в организме будет меньше.
Конечно.
С их то экзерсисами.
Мике даже не спорил. Просто пил по утрам из той же кружки, что и Флоран. Один кофе на двоих. Один любимый вкус на двоих. Обжигающий, сладкий. С пряным горьковатым послевкусием. Так похожий на всю их жизнь. Просто невозможно отказаться.

Мониторить с утра до вечера предложения от всевозможных компаний, новости о благотворительных организациях, общие концерты и выступления... собственные странички Флорана.
Точно знать, на какие мероприятия могут позвать тебя, а на какие - его.
Не делать между ними никаких предпочтений.
- Мике, ты знаешь, через две недели будет запись диска с участием меня и Фло. Присоединишься?
Я знаю, милая, я все знаю.
- Прости, я уже занят в эти дни. Возможно в следующий раз?

Не избегать. Не тянуться. Просто - быть. На совместных встречах и записях сыпать шутками и сиять. Всем сиять, не разбирая, не давая себе даже права задуматься над тем, как реагирует именно он.
Ты же знаешь это. Ты всегда и все про него знаешь.

Возвращаться домой и пить остывший кофе из синей чашки, сжимая зубами ее край так, словно хочешь прокусить насквозь.
Ни сладости, ни горечи, лишь привкус крови во рту.
Из надломленной с краю подставки под диски падает "A Night At The Opera". Слишком часто достававшийся Флораном, чтоб прятать его поглубже. Слишком ненадежно держащийся на своем месте.
Микеле поднимает диск и замирает с ним в руках, пытаясь понять, почему он сегодня всего лишь вежливо пожал руку Фло и уточнил, как идут дела с альбомом, вместо того, чтоб вцепиться в плечи и целовать, целовать, целовать...

Скрип ключа в замочной скважине почти не слышен, но Микеле все равно успевает обернуться до того, как в дверном проеме вырисовывается знакомая фигура.
Глупые мысли про "зашел вернуть ключи?" зажевываются подсознанием так же, как до этого сотни других, похожих.
- Я... могу вернуться? - тихо уточняет каким-то призрачным голосом Фло и Микеле улыбается, тепло и открыто:
- А ты разве уходил?
Чувствуя, как сильно вцепляются в его плечи замерзшие пальцы, и как отчаянно-требовательны поцелуи на его губах.

[Francophonie Guest]

VIII тур

Бенволио (R&J. Les enfants de Verone). таймлайн: после смерти друзей Бенволио приходит на кладбище. "Почему вы оставили меня одного?!"

Он не приходил сюда ни разу с тех пор, как... Никогда, если быть честным. Он ни разу не навещал их. Слишком больно, слишком свежи воспоминания, несмотря на годы, прошедшие с тех пор.
Бенволио молча стоит у склепа, глядя на родовой герб Монтекки, склоняет голову и не решается войти внутрь. Войти - значит смириться. Смириться с потерей, с годами тоски и одиночества, с отсутствием необходимого, как воздух, смеха, привычных с детства иронии и поддержки... С отсутствием всего того, что и было жизнью Бенволио. С самого рождения. И до самой смерти. Их смерти.
- Почему вы оставили меня одного? - горько и зло шепчет Бенволио, склонив голову.
Он не глядя делит принесенные цветы на два неровных букета, но не может пересилить себя и войти.
- Вы же знали, что я не смогу быть один, знали! И все равно оставили, - Бенволио опускается на колени, прямо в раскисшую землю, пачкая колени в осенней грязи, стоит так, не обращая внимания на холод, мелкий накрапывающий дождь, промокшие насквозь ботинки и штаны... Он шепчет торопливо, сбиваясь, рассказывает друзьям все, что произошло после их смерти, что так или иначе могло бы их заинтересовать при жизни. Он говорит обо всем, кроме самого важного, кроме того, зачем он и пришел к этому склепу впервые за прошедшие годы.
Когда новости заканчиваются, Бенволио замолкает на несколько минут, собираясь с духом, а затем на одном дыхании говорит:
- А ещё я женюсь, скоро. На дальней родственнице Капулетти. Ну, вы помните: топор войны зарыт и все такое. Просто... Мне нужно ваше благословение, понимаете? Без него - не женюсь. Мы же всегда были втроем, я не привык решать один. Подайте знак, хоть какой: тучи разведите, дождь уберите, ну хоть что-нибудь! Пожалуйста...
Бенволио встает и, развернувшись, медленно бредет к выходу с кладбища, оставив цветы у входа, так и не решившись войти. Уже стоя на ступеньках экипажа он оборачивается, смотрит на возвышающийся склеп и чуть слышно шепчет: "Ну пожалуйста, а? Что вам стоит?"
Карета трогается с места, а над Вероной расходятся тучи и сияет яркое, не по-осеннему теплое солнце. Бенволио глядит в окно и впервые за последние несколько лет улыбается. Они одобрили его выбор.

[Francophonie Guest]

VIII тур

Александра/Лиза (Adame et Eve). Первая ночь вместе.

Александра/Лиза (Adame et Eve). Первая ночь вместе.

Слишком много информации за один раз, слишком много новых лиц вокруг. Лиза понимает, что с этими людьми будут тесно связаны как минимум несколько месяцев дальнейшей работы, но все их имена она даже услышать не успела, а уж запомнила всего пару штук.
«…Нам предстоит стать семьёй», – до сих пор звучат в голове Лизы слова одного из будущих партнёров по сцене. Лиза понятия не имеет, как его зовут, но откуда-то знает, что у него уже был опыт участия в мюзиклах, и поэтому его тёплой, отеческой улыбке можно верить.
Лиза обязательно попробует. Но…
Слишком много информации за один раз.
Ей нужно время, чтобы уложить всё это в голове. Чтобы привыкнуть. Поэтому Лиза тихо собирается – людей слишком много, чтобы заметить исчезновение кого-то конкретного – и уходит.
Она обязательно вернётся сюда, к ним завтра.
Шагов за своей спиной Лиза не слышит. Но, когда она почти переступает порог, на её плечи ложатся две ладони.
– Почему ты уходишь? – и Лиза оборачивается на едва знакомый женский голос.
Слишком длинный день так вымотал Лизу, что у неё нет сил ни на объяснения, ни для сочинения более корректных формулировок для собственных вопросов.
– Кто ты?
Девушка ничуть не обижается, улыбается в ответ:
– Я – это ты.
Лиза всматривается в её лицо и видит разве что отдалённое сходство.
– Александра, – представляется девушка, ничуть не смущаясь того, что сегодня успела своё имя назвать не один раз. – А ты – Лиза. И мы исполняем одну и ту же роль.
Лиза кивает, принимая информацию к сведению. По крайней мере, её часть.
– В таком случае ты должна знать, почему я ухожу.
Александра берёт её ладонь в свои, сжимает осторожно и тянет обратно, внутрь здания.
– Если тебе нужна тишина, тут полно укромных мест. Уже слишком поздно для того, чтобы бродить по улицам.
Лиза поддаётся и позволяет себя и увести, и даже устроить в широком кресле – не идеальная замена кровати, но вполне приемлемо, если нужно скоротать одну ночь.
«…в том числе и ночевать на работе…», – вспоминается Лизе ещё одна оборванная фраза того же человека, и она думает, что его основанные на опыте предсказания как-то слишком быстро начинают сбываться.
Александра всё так же держит её за руку и не отпускает до самого утра.
Она, в отличие от Лизы, успела прочитать сценарий полностью и знает, что в самом конце Лилит будет совершенно некому поддержать и утешить.
Кроме её самой.

[Francophonie Guest]

VIII тур

Моцарт\Сальери (Mozart l'Opera Rock) "А вдруг я только призрак, Тонио? Придуманный вами, от осознания собственного несовершенства? - Смею надеяться, Моцарт, что мой разум не способен на столь безумные порождения."

Резкий удар по клавишам рояля разрывает завораживающую тишину, и Антонио морщится от нарушенной гармонии молчания.
- Я - лишь порождение вашей фантазии, Тонио, - узкие белые ладони лежат на светлых клавишах, и непонятно, как эти, такие слабые на вид, руки могли вызвать из недр рояля этот громкий не то стон, не то крик, заставляющий болезненно морщиться, - созданное для того, чтобы вы осознали и приняли свое нелепое несовершенство.
Тонкие губы изгибаются в улыбке и ладони ласкающим жестом касаются клавиш. Мелодия, томная и игривая, заставляет Сальери желать оглохнуть, лишь бы не слышать болезненного совершенства.
- Я... Я не думаю, что мое воображение способно создать такого безумца, как вы, - Антонио пытается улыбнуться, но его натянутая гримаса вызывает лишь усмешку человека напротив.
Взъерошенные светлые волосы, смех во взгляде, небрежность в одежде. Похожий на падшего ангела, этот человек не может быть порождением воображения, потому что Антонио знает - оно, его воображение, довольно скудно, и создать подобное видение не в его силах.
- О, мой милый Тонио! Конечно же я лишь фантазия, греза, - смех заполняет комнату, а мелодия обрывается на высокой, торжествующей ноте. - Как много лет прошло с того дня? Немало, я думаю. Вы уже седы.
- Сед? - Сальери хмурится и пытается сосредоточить взгляд на начавшей отчего-то расплываться, терять четкие контуры, фигуре.
- Да и морщины на вашем лице... Как много лет прошло, Тонио? Или вы мне не скажете? А сколько с того времени, как вы заперты здесь? Вы и этого не поведаете мне?
Призрак. Не человек, призрак перед Антонио, и бывший придворный капельмейстер в ужасе сжимает ладони, лежащие на подлокотнике кресла. Как он мог забыть?..
- Я не понимаю вас...
- Как давно вы заперты здесь? - призрак настойчив, он хочет, он жаждет получить ответ.
Годы мелькают перед взглядом Антонио, и он вспоминает все в мельчайших подробностях, но разум перемешивает детали, и он уже не может отличить правду от вымысла...
- Я здесь, с тех пор как... Я здесь с тех пор...
- Зачем вы пытались покончить с собой, Тонио? Вы же знаете, что Бог не любит грешников... - голос призрака полон грусти и какой-то иррациональной нежности. Его полупрозрачные руки тянутся, чтобы погладить Сальери по голове осторожно, но тот, полный страха, встает резко с кресла, пытаясь уйти от холодного, мертвого прикосновения.
- Я и так грешен! Как будто вы не знаете! Я убил вас! Убил! - Антонио кричит, кричит невыносимо громко, так же громко, как рояль, стонавший недавно под пальцами призрака.
- Вымысел, Тонио, - руки привидения обнимают его, и полупрозрачное тело прижимается к Сальери в попытке успокоить, - это просто вымысел. Не вините себя...
Антонио пытается обнять призрака в ответ, но тщетно. Полупрозрачная фигура исчезает в тот самый момент, когда руки бывшего композитора ложатся на ее спину, оставляя после себя яркий, смутно знакомый цветочный запах.
- Я убил... Я убил вас, Моцарт! - Сальери кричит, падает на колени и закрывает уши руками, пытаясь спрятаться от разрывающей сейчас его голову мелодии. От увертюры к "Женитьбе Фигаро". - Я убил вас...

Антонио Сальери умрет через год своей смертью в психиатрической больнице, из чьих душных стен все равно вырвутся слова, про которые обещали молчать те, кто ухаживал за ним последние полтора года. Лживые, порожденные ставшим больным разумом бывшего композитора слова...
"Я убил Моцарта!"

[Francophonie Guest]

VIII тур

Фло\Мике, Mozart L'Opera, Процесс нанесения грима Фло - постепенное перевоплощение из няшечки в грозного Сальери

- И нос, наверное, - критически оглядывает Микеле лицо друга, явно недостаточно удовлетворенный зрелищем. - Надо теней немного на крылья. Чтоб выделялся. И выглядел похищнее. У тебя должен быть такой, знаешь, орлиный нос.
- Поделись, - пожимает плечами Фло, демонстративно протягивая руку,
- Что? - Микеле теряется на секунду, а потом возмущенно стукает кисточкой по лбу Флорана, - Да ну тебя, я не такой имел в виду. Просто в тебе должно быть что-то... ну, более мрачное. Более...
- Сальеристое, - подсказывает с места Фло, тихонько раскачиваясь на стуле. Приступ перфекционизма у Микеле нужно просто пережить.

А началось все банально. С застрявшего в утренней пробке гримера и Микеле, вызвавшегося гримировать себя и Фло. ("Да, его тоже я. Я смогу! Ну пожалуйста!"). А теперь этот горе-визажист сидит и, закусывая губы и съедая с них блеск, разглядывает лицо Фло, в упорной уверенности, что "что-то не то".
Приходится тренировать силу воли и не лезть окончательно стирать этот чертов блеск с губ, размазывать подводку, за которую Локонте каждый раз обижается как в первый и мять отглаженный пиджак, пытаясь стащить его побыстрее, а просто сидеть и ждать, когда Микеле уже надоест.
- Может мы теней сюда добавим? - С сомнением чуть касается тот и без того уже черных век, кончиками пальцев.
- Ты хочешь сделать из меня панду? - вопросом на вопрос отвечает Фло. - Учти, травоядное из меня никудышное.
- Но ты должен быть...
- Да, да, грознее, я помню, - Флоран хмыкает, и пытается таки поймать губами пальцы Мике, вынуждая того отдернуть их с укоризной.
- Микеле, ты меня накрасил в точности по нормам. По образцу, по указке, по правилам. Меня красят так каждый день.
- Но какого, тогда,...
- Какого тогда черта ты все еще не за кулисами!? - вклинивается в их разговор недовольное шипение Мелиссы. - Твой выход через три минуты.
Мике ойкает и убегает, и Фло, проводив его взглядом, встает и медленно подходит к зеркалу, глядя как сквозь улыбку и теплый взгляд медленно начинает проступать отрешенно-холодный облик Сальери.
- Чтоб быть Сальери, мой юный друг, - поучительно говорит Флоран, глядя на отражение закрытой двери, за которой только что исчез Локонте, - нужно просто чуть больше ненавидеть Моцарта. И чуть меньше любить. тебя.
Высокий темноволосый парень в зеркале чуть заметно и ласково сверкает карими огоньками в глазах, ненадолго уступая придворному капельмейстеру место.

[Francophonie Guest]

IX тур.

Моцарт/Сальери. Любовь бывает одна и на всю жизнь, а всё, что после этого — лишь поиски утраченного. Композиторы встречаются в разных эпохах или не могут встретиться, на усмотрение автора. AU, A+, но с happy end

«Иногда только странная череда невезений…»
- Что я могу для тебя сделать? – шепчет Сальери, торопливо садясь и снимая перчатки. Моцарт усмехается, поправляет подушку за спиной и перебирает нотные листы.
- Ты мог бы мне помочь, если бы у тебя было чудодейственное лекарство от насморка, дорогой Антонио, избавляющее меня от обязанности пить все эти несносные травяные настои.
- У меня есть только известие о том, что ты приглашён на маскарад. Не хватает чудодейственности?
Моцарт заходится кашлем.
- Как видишь. Не вышло у нас отпраздновать вместе Рождество, - он смеётся одними губами. - Сколько уже лет?..
- Этот год - третий.
- Ну, может, в следующей жизни.
- Не пристало послушному христианину верить в переселение душ.
- Надо же хоть во что-то верить, дорогой Антонио.
***
«…может связать души в единую цепь…»
- Оскар, я бы не советовал.
Чуть слышно звякает чашка, поставленная на блюдце.
- Мой милый Робби, боюсь, мне никак не избежать этой поездки, иначе кто-нибудь из тех невежественных критиков отравит меня во имя Общественной Морали. Ведь всякий раз, когда человек допускает глупость, он делает это из самых благородных побуждений.
Роберт Росс поправляет галстучную булавку, давний подарок Оскара, и сцепляет руки на колене, поворачиваясь к окну. На улице идёт снег, и гувернантка завязывает туже шарф Сирила, который замечает взгляд Роберта и показывает ему язык.
- Под Рождество? Думаю, поездка будет не слишком радостной.
- Мне жаль покидать моих мальчиков, - Оскар кивает Констанс, показывающей стопку писем, - но всё же это необходимо.
- Я бы присоединился, если мог, но…
- Робби, твой друг больше нуждается в тебе. А мне всего лишь надо отдохнуть от этой шумихи и, возможно, начать пьесу.
У двери Роберт крепко сжимает руку Уайльда.
- Я бы хотел, чтобы это Рождество было несколько лет назад, - говорит он, открывая дверь.
- Тогда бы мы сетовали о том же. Не будем уподобляться почтенным джентльменам, чьи сожаления о прошлом так же длинны, как коротка их память, - Оскар вынимает трубку изо рта и улыбается.
***
«…чтобы однажды, замкнув цепь последним печальным звеном…»
- Ты уходишь? – Франц держит пакет с продуктами и смотрит на Георга, уже накидывающего куртку.
- Да.
Он проходит мимо Франца к двери, задевая ногой лестничные перила. Даже не морщится. Франц ставит пакет на пол, глядя, как Георг обувается, и сжимает в руке выпавший апельсин.
- Мог бы и сказать, что не останешься на Рождество.
Георг поднимает голову, и невозможно понять выражение его глаз. Слишком темно, давно пора заменить перегоревшую лампочку.
- Извини, не знал, что ты затеешь обед.
- Знал.
Они смотрят друг на друга.
- А ещё ты собирался покрасить наконец потолок.
Георг зашнуровывает второй ботинок.
- Подай мне листовки.
Франц отдаёт их молча и закрывает дверь, и садится на стул, и машинально начинает чистить апельсин, читая названия книг на корешках. Все эти книги, каждую, он давал Георгу, обучая его видеть то, что есть, а не то, во что слепо верят коричнево-рубашечники. Он надеялся, что однажды они с Георгом смогут, наконец, доверять друг другу, и что-то изменится, и Франц бы понял, что не зря он как-то раз подошёл к нему на трамвайной остановке.
Из радио доносится ослабленная помехами тридцать девятая симфония Моцарта, и Франц слушает, откладывая в сторону половину апельсина. Печаль, сжимавшая сердце, ослабляет свою крепкую хватку.
***
«…заставить её наконец-то сломаться».
- Да возьми уже трубку, - хрипит Микеле, держа мобильный телефон у уха. Он простужен, в квартире пахнет лимоном, горячим чаем и одиночеством.
И не пахнет Рождеством.
- Микеле?
- Нет, Санта-Клаус. Ты ещё не вылетел?
- Все рейсы задерживаются, здесь настоящий чёртов буран, – Микеле действительно слышит завывания ветра, искажающие голос, - и говорят, что кончится он нескоро.
Микеле смотрит на градусник, но видит температуру за бортом самолёта, который так и не вылетел из Торонто.
- Не вышло у нас отпраздновать вместе Рождество.
- Ну, как знать, - смеётся Флоран в трубку, - может быть, в следующей жизни…

После разговора Флоран входит в здание аэропорта, смотря на застывшие электронные города и возвращающие в прошлое часы вылета. Рейсы по-прежнему задерживаются, и он засыпает в неудобном кресле, положив ладонь на ручку чемодана.
На огромном табло красная надпись сменяется зелёной.